Шестнадцать способов защиты при осаде

Церемония подъема напоминала какой-то безумный сон. Не думаю, что когда-либо забуду, как запела наша лебедка. Раздался глубокий реверберирующий звук, похожий на звонок — сообщающий, что железо прочное и качественное, без трещин или дефектов, без непровара и включений в сварных швах. Что-то резко, отрывисто щелкнуло, затем — рука с храповиком зацепилась за фиксаторы и встала точно в паз; каскад щелчков — значит, всё в порядке, напряжение снято, неприятностей не предвидится. Клянусь, в этом мире нет и не будет ничего более приятного, чем звук отлаженного, собранного на совесть механизма, — и я подумал: это все благодаря мне, я пробудил эту вещь к жизни — и я за нее в ответе, за это прекрасное произведение искусства. А следом накатило горькое осознание, что не я, но кто-то другой воплотил безумный замысел в жизнь, пока я договаривался, раздавал приказы и занимался бумажной волокитой. Увы.

Чтобы обслуживать подъемники, нам категорически не хватало людей. Нико, весьма редко проявляющий себя хорошим аналитиком, предложил Лисимаху пойти на Рыночную площадь и созвать добровольцев. В итоге несколько человек снова пострадали в давке, но у нас появилось аж две бригады машинистов-подъемников — пока одна работала, другая стояла наготове.

(— Лисимах, — спросил я, — не хотел бы ты стать новым префектом города? Фаустин не упрется, если я произведу его в лорд-канцлеры, скажем. Ты действительно нравишься людям и стал бы для меня отличным помощником.

Верзила посмотрел на меня.

— Я не могу, — произнес он.

— О тонкостях не беспокойся, — сказал я. — Я соберу для тебя команду первоклассных клерков-консультантов, чтобы зачитывать и записывать под диктовку документы, и сделаю тебе трафарет для подписи.

Он покачал головой.

— Дело не в этом. Мое место — рядом с тобой.

Черт. На что я надеялся? Попробовать, впрочем, стоило.)

Все было готово к подъему, все меры предосторожности — приняты, но часть меня не хотела подавать сигнал. А что, если ничего не выйдет? Что, если Ожерелье действительно слишком старое и изношенное? Могло произойти что угодно — разрыв поднимаемой цепи, этих дурацких тросов, крушение подъемников от перенапряжения, нехватка мощности у силовых механизмов, в конце концов. Я видел все эти непредвиденные обстоятельства так ясно, как будто они уже произошли, как если бы были воспоминаниями, а не опасениями. Часть меня уже говорила: «И ты называешь себя инженером?» Взяв себя в руки, я отдал решающий приказ.

С щелканьем и громыханием несколько сотен ярдов цепи обвились вокруг катушки лебедки. Затем кто-то громко вскрикнул. Вдалеке, на другой стороне залива, что-то почти что с кита размером вздымалось из воды. Секунду спустя то же самое произошло с нашей стороны — и затем Всевышний провел ногтем прямую линию на воде. Раздался утробный размеренный рокот, немного похожий на шум, производимый приливом, смахивающим с побережья гальку. Вспомнив этого шута Полиника с его цветистыми сравнениями, я даже устыдился прежнего скептицизма. Видит Бог, теперь я понимал, о чем он говорил, — цепь взаправду походила на перевернутую радугу, зеленую радугу на глади невозмутимого моря. Лебедки тихо щелкнули, без натуги и оханья — то были детали механизмов, а любой механизм можно усовершенствовать, в отличие от его создателя. А потом они остановили свой ход — провисание убралось и подъем Ожерелья окончательно осуществился. Оно воспарило фута на три над поверхностью воды, касаясь ее лишь в самой середине. Удивительная, необычайная вещь — я уставился на цепь и понял, что мой разум слишком мал, чтобы адекватно воспринять зрелище. Как будто боги уронили что-то свое — расческу, шпильку, иголку, — и оно упало к нам, на землю, невообразимо огромное и непостижимо великолепное, сотворенное из материи высших сфер Всевышним мастером — слишком большое и слишком красивое, чтобы иметь место в мире смертных, до ужаса здесь неуместное, ошеломляющее доказательство разницы между богами и людьми…

Прошу меня простить. Да, впечатляющее зрелище. Отличная цепь. И будь я проклят, если представлял, как чей-то корабль любых габаритов, даже и самых мизерных, смог бы преодолеть такой барьер. Дело сделано.

Самым уязвимым местом — прошу прощения, единственным уязвимым местом — у механизма были подъемники. Поэтому для них мы сколотили из досок корпуса и залили их раствором с пемзой; получились бункеры со стенками толщиной в восемь футов, двумя замками, железными дверями для персонала, снятыми с хранилищ императорской казны (где они уже не играли никакой роли, ибо все деньги к тому моменту были давным-давно растрачены). И каждый бункер был окружен валами из мягкого песка — чтобы даже залпы из требушетов не смогли нанести значительный ущерб.

На все про все — двенадцать дней. Неплохо.

Я крепко спал. У меня был долгий тяжелый день. При осаде сон — та единственная роскошь, которая еще доступна.

— …Проснитесь! — кричал мне в ухо какой-то идиот, и я, с трудом ворочая языком, велел ему убраться. Тогда меня схватили за плечи и стали трясти.