Шестнадцать способов защиты при осаде

— Если не в Город, — ответил я, — тогда — назад к побережью, ну а там, я думаю, — каждый своей дорогой. У нас есть изумительное преимущество: мы все — люди опытные. Мы плотники, каменщики, кузнецы, мир любит таких ребят, и нас всегда где-то не хватает. Взять хотя б меня. Даже когда я сам себе не принадлежал — я был ценен. Это наш настоящий философский камень. Способность отпиливать прямые доски превратила меня в чистое серебро в чьем-то кармане, и именно так я стал полковником гребаного полка. Так что у побережья мы пожмем друг другу руки, пойдем туда, куда позовет нас сердце, и у нас будет долгая счастливая жизнь, полная осознания собственной полезности. Уж поверьте мне — для таких, как мы, главное — договориться, а там уж что угодно с рук сойдет. И всем будет плевать на цвет кожи — так что даже ребята вроде вас, синешкурых, будут востребованы, когда все прочие представители вашего вида будут кормить ворон. — Я улыбнулся Артавасдусу. Удивительно, что он не вцепился мне в горло — так сильно он меня в тот момент ненавидел. — Или мы можем вернуться и попытаться спасти ваш город, ваш народ, вашу расу. Всё в ваших руках. Я соглашусь с тем, чего хотите все вы, парни.

Нико дышал через нос как бык. Стилико выглядел так, словно я только что засунул руку ему в штаны. Оставался Гензерик. Его кровь голубее черничного сока, но он проштрафился по-крупному восемь лет назад, и его списали в инженеры. Вообще-то мне он нравится, нормальный парень. Сейчас он выглядел, как будто в зыбучий песок наступил.

— Ну так что? — спросил я его.

— На самом деле, — сказал Гензерик, — мы уже поговорили и решили, что все, что вы решите, нас устроит.

Я кивнул.

— Хотите переложить бремя вины на меня. Разумное решение. В конце концов, для этого я здесь. Что ж, я возвращаюсь. А вы все можете делать то, что считаете нужным.

— И зачем ты туда рвешься? — выпалил Артавасдус, все еще пылая гневом. — Ты же сам только что сказал — это не твой город, не твой народ. Такие, как ты, будут как раз по другую сторону стены. В этом нет смысла.

Я поднял руку.

— Артавасдус, прости, что назвал тебя синешкурым. Я сделал это только для того, чтобы убедиться, что ты слушаешь. Я возвращаюсь, потому что это мой долг. Вам не нужно идти со мной, потому что долг — самая дрянная причина для самоубийства. Более того, я предполагаю, что четыре тысячи перепуганных парней снаружи ведут один и тот же разговор сейчас. Что бы мы ни решили, мы должны их убедить, поэтому предлагаю без отлагательств принять решение, а затем прояснить ход мысли. — Я опустил руку. — Ваше слово.

Нико оглянулся; теперь он говорил от лица робуров.

— Все наши хотят держаться вместе, — сказал он. — Считают, что, если разделимся, — пропадем поодиночке. Варвары просто перебьют нас, без шансов. В конце концов, глупо отрицать, мы и впрямь выделяемся в толпе.

Я сделал вид, что на мгновение задумался.

— Хорошо. В таком случае, если мы будем держаться вместе, куда бы мы ни пошли, мы окажемся в осаде. Так что имеет смысл отправиться туда, где стены повыше. Можете так всем и передать — от моего лица, — добавил я.

— Мы скажем им, что вы идете домой.

Я пожал плечами.

— Если хотите.

— Наши последуют за вами куда угодно. Сами знаете.

На самом деле я не знал, пока он не сказал это, и у меня на мгновение перехватило дыхание. Одно мне кажется бессмысленным — любовь. Она не приносит никому ничего хорошего. Тот, кого любишь, или подводит тебя, или умирает. В любом случае ты мучаешься. Какой, черт побери, в этом смысл? Как я уже говорил — в моей жизни враги помогали, а друзья — источник бед.

Но с моими подопечными я говорил честно. Сама суть моего верховенства над ними в том, чтобы вина, в случае чего, легла на меня. И если они последуют за мной из любви — называйте как хотите, верностью, доверием, но все сводится к любви — и умрут, я буду виноват. Я буду держать ответ. Вот почему Империя платит мне большие деньги — чуть меньше, правда, чем флейтисту из придворного оркестра.

— Если ты думаешь, что это поможет, скажи им все, что захочешь, — сказал я. — Ну а я, пожалуй, пойду спать.

Все четверо ушли, преисполненные мрачной торжественности, как надо, и я остался со своим чувством вины. Почему? Да потому, что у меня в рукаве была припрятана одна карта — и я про нее не рассказал им. Не шибко сильная карта — валет, если не десятка. Но если бы я о ней упомянул — они взлелеяли бы надежды, а надежда, по моему мнению, тоже находится в списке вредного — пункта на два ниже любви. Так что я позволил себе обольститься надеждой, чтобы им не пришлось.

7

Почти наверняка вы умнее меня самого, и все уже всё поняли сами. А я на тот момент ни хрена не понимал, равно как и Нико с его тремя приятелями; даже если кто-то и понял, мне не доложил. Имей в виду, читатель, мы были уставшие как собаки — да еще и напуганы до усрачки. Не лучшее состояние, так ведь? Отдай мне должное — ибо я проснулся примерно через час и все осознал от начала и до конца.