Шестнадцать зажженных свечей

— Звонила Надежда Львовна,— сказала мать, поправляя ему воротник.—Жаловалась: стал небрежен, постоянно отвлекаешься.

Мать обняла сына.

Молча, с неудовольствием Костя терпел ласку.

— О чем ты все думаешь, Костик?

— «Я мыслю, значит, я существую»,— отгородился он.— И вообще, мама...— Костя спешил, хотелось скорее уйти.— Я же не собираюсь стать скрипачом. Музыка будет отдыхом после интеллектуальных усилий.— Он высвободился из материнских рук.— Я опаздываю.

— Да, да...— Мать несколько растерянно и быстро поцеловала сына в щеку.

Костя нахмурился.

«Еще лифт придется ждать»,— подумал он.

Но лифт пришел почти сразу, и через две минуты Костя оказался во дворе.

Двор, в котором живет Константин Пчелкин... Сможет ли он сказать — еще не скоро — «двор моего детства»? Наверно, нет, не сможет. С самого раннего возраста, почти с младенчества родители пытались изолировать его от двора, «оградить от дурного влияния», как говорит теперь мать. И потому, приближаясь к шестнадцатилетию, Костя был совершенно равнодушен к своему двору, к его проблемам, страстям, людям. Нет, он, конечно, знал многих ребят из своего двора, но ни с кем из них не дружил — у него была своя компания, «свой круг», как говорит мать. Но двор мстит отщепенцам. И возник конфликт, а внутри конфликта то самое, что перевернуло, потрясло до основания всю Костину жизнь.

Все в этом московском дворе, который замкнуло каре двенадцатиэтажных корпусов, было как в тысячах подобных дворов: скверик, в котором с усилием росли чахлые деревца и кустарники; высокими металлическими сетками отгороженный пятачок баскетбольной площадки. Сейчас на ней мужчина средних лет, голый по пояс, загорелый, мускулистый, проделывал сложный, загадочный комплекс упражнений — Костя знал, что это разминочный комплекс каратэ, а мужчина этот вроде бы учитель школы каратэ, можно сказать, сосед Кости: Пчелкины живут на седьмом этаже, каратист — в такой же квартире на девятом.

Дворник в прорезиненном фартуке тянул за собой черный шланг, намереваясь поливать тротуары и клумбы, хотя ночью прошел дождь и, похоже, скоро опять начнется.

И только одним отличался этот двор от тысяч своих собратьев: возле рабочего входа в продовольственный магазин возвышалось величественное старое дерево, древняя липа — целый шелестящий океан листьев; ствол липы казался влажным, был черен, в трещинах и порезах, и в целом эта липа воспринималась волшебным пришельцем из свободной страны лесов, ветра, чистого неба, счастливых зверей, не преследуемых человеком.

Надо было спешить, Костя опаздывал, но странно — привычные вроде бы мелочи отвлекали его. Он зачем-то подошел к щиту для объявлений, который установили недалеко от их подъезда. На щите был прикреплен плотный лист бумаги. На нем написано синей краской, решительно и торопливо: «28 мая в Красном уголке состоится товарищеский суд над гражданкой Савохиной О. П., которая недостойным поведением нарушает правила общежития, калечит судьбу сына и других подростков Приглашаются пострадавшие и все желающие. Начало в 19 часов. Домком».

«Кто же эта Савохина? — подумал Костя с легким интересом.— Я же опаздываю!» — перебил он себя.

К арке, выводящей на улицу, Косте неминуемо предстояло идти мимо старой липы.

Костя попал в тень густого сплетения молодых листьев, и мгновенно все утренние звуки двора — детские голоса, тарахтение мотоцикла, перебранка двух женщин — утонули в азартном, оглушительном щебете воробьев. Сейчас под старой липой никого не было, но вечером, когда Костя будет возвращаться домой... Сердце забилось чаще, вспотели ладони. Костя ускорил шаг, и липа осталась позади. Она росла рядом с рабочим входом в продовольственный магазин, и Косте пришлось обойти целую баррикаду из пустых ящиков с яркими фруктовыми этикетками. За спиной Кости послышалось урчание мотора, хлопнула дверца машины, злой мужской голос произнес:

— Я, Василь Василич, так работать отказываюсь. Ведь из-за этого чертового дерева не подъедешь. Вот, полюбуйтесь, опять крыло ободрал.

— Будь моя воля...— ответил густой гневный бас.

Бас, без сомнения, принадлежал директору продовольственного магазина — его во дворе звали Мамонтом.

У подъезда, который был сразу за входом в магазин, стояла машина «Скорой помощи». Проходя мимо нее, Костя подумал, что очень часто видит красные кресты на белом стекле возле этого подъезда. Он поравнялся с машиной, и как раз в это время из дверей вышел пожилой врач, следом за ним легко сбежала со ступенек молоденькая медицинская сестра, позади них плелся понурый мальчик в очках.

«Он всегда встречает «Скорую помощь»,— подумал Костя. Подумал так — вот странно! — впервые, хотя не раз видел эту картину: останавливается машина «Скорой помощи», ее встречает мальчик в очках...

«Значит,— подумал Костя,— у него дома кто-то очень болен».

Костя Пчелкин вышел на улицу и побежал среди прохожих — он явно опаздывал.