Шестое чувство, или Тайна кузьминского экстрасенса

Мне стало душно. Я настежь открыл окно, и в комнату тотчас ворвался шум начинающегося дня — дня прекрасного, солнечного, ясного, тёплого. Вчерашний дождь умыл его, снял слой пыли с листьев и травы, зажёг жёлтые огоньки сотен и сотен одуванчиков на строго очерченных парапетами газонах, наполнил мир сочными красками, усилив контрасты, смыв бледность, серость и скуку. Воздух стал прозрачным, лёгким и звонким от весёлого щебета жизнерадостных пичуг. Жизнь прекрасна! — слышалось мне отовсюду. Да, конечно, но… — в общем-то соглашался я, тут же вспомнив вчерашний инцидент в тёмном переулке. Взглянув в зеркало, я первым делом увидел лиловый лоснящийся фингал под правым глазом — и тут же заныло левое плечо, да заскрипели, застонали старые, намятые сапожищами Дэна, рёбра. Может быть она и прекрасна, — подвёл я черту, — но не всегда. Бывают, надо сказать, моменты… Но сейчас, спору нет, она поистине прекрасна. Кстати, как мне теперь вести себя с Евграфом Юрьевичем? С тётей Клавой? Должно ли что-то меняться в наших отношениях? Или делать вид, что я действительно всё забыл? Да нет, они живо прочтут мои мысли и выявят мою игру. Ладно, завтра видно будет, а пока…

Маша приехала только к вечеру — уставшая, довольная и с двумя сумками покупок. А Васька-стервец в этот день так и не объявился.

В понедельник на работу я опоздал, так как всё утро замазывал синяк под глазом жениной крем-пудрой, но синяк — на то он и зовётся «фонарём» — светил также ярко сквозь трёхмиллиметровый слой косметики, как и без оной. Плюнув с досады, я стёр пудру с лица носовым платком и помчался на работу.

Неожиданности начались с самого порога нашей лаборатории. В дальнем правом углу, где обычно сидел Евграф Юрьевич, меня встретил колючий, начальственно-недовольный взгляд карьериста Балбесова. У меня похолодело на душе.

— Изволите опаздывать, Николай Николаевич. Нехорошо-с. Хотелось бы знать причину, — подчёркнуто вежливо, но с явной ехиднцей и издёвкой проблеял карьерист.

— А тебе-то что за дело? — огрызнулся я и сел на свое место. Петя-Петушок уважительно, со знанием дела, оценивал мой синяк. — Где шеф-то?

Вопрос был обращён в пустоту — и та тут же отозвалась страстным, взволнованным шёпотом Тамары Андреевны.

— Тут такое, такое случилось! — верещала она, захлёбываясь в собственных словах. — Евграфа Юрьевича вызвали в Америку, он, оказывается, звезду открыл, или какую-то там планету, у него дома подпольная обсерватория обнаружилась, за ним сам президент какой-то там ассоциации из самих Штатов прилетал, всё хвалил, хлопал по плечу и сулил эти, как их, — доллары! — говорит, миллиарда полтора, больше пока не можем, а вот месяца эдак через три ещё столько же подкинем. Я уже и нашатырь нюхала, да всё никак не приду в себя. Ой, что же теперь будет!..

Она охала, ахала, причитала по-бабьи и, действительно, что-то нюхала. А я открыл рот от изумления и сидел, ровным счётом ничего не понимая. Одно только до меня дошло со всей ясностью: Евграф Юрьевич с нами больше работать не будет.

Чуть позже я узнал всё. Совершенно случайно (случайно ли?) выяснилось, что у Евграфа Юрьевича есть тайная страсть, вернее — хобби: наблюдать в телескоп собственной конструкции за звёздами. Причём выяснилось это почему-то сперва в Америке, и не просто в Америке, а в самой НАСА — и тут же, в тот же день объявился у Евграфа Юрьевича дома, в его подпольной обсерватории ответственный представитель этой крупнейшей в мире научной организации по изучению Космоса и явлений, с ним связанных. Американец сразу же обратил внимание на телескоп, признал его уникальность и неповторимость и без лишних слов увёз моего бывшего шефа в Штаты. Поговаривали, что Евграф Юрьевич согласился на это похищение безропотно и с готовностью.

Всё это было столь неожиданно, что я поначалу и думать забыл о Балбесове. И только лишь после того, как его учёный торс несколько раз проплыл мимо моего стола, по-петушиному выпятив грудь и по-хозяйски расправив плечи, я вдруг осознал, что в лаборатории грядут перемены, и первая из них — назначение нового завлаба. До меня постепенно стал доходить смысл происходящей метаморфозы в поведении Балбесова; он явно мнил себя преемником Евграфа Юрьевича. Этим, пожалуй, объяснялось и его перебазирование на самое престижное место в помещении — стол бывшего шефа, и его тон по отношению ко мне, и лёгкий подхалимаш Пети-Петушка по отношению к нему, и нервное похихикивание Тамары Андреевны. Неся перед собой плотно обтянутое подтяжками брюшко, кандидат в новые шефы властно пошагивал по помещению и упражнялся в начальственном красноречии: