Шестое действие

– Ты в Скеле давно не был, от тамошних дел отстал. А газеты и летучие листки, как я понимаю, сюда не доходят. Да и вряд ли попала эта история в печать… Я-то в Скеле в последние годы бывал неоднократно. И свел знакомство с лейтенантом тамошней полиции. Был у нас с ним разговор о преступлениях, оставшихся без наказания. Потому как доказательств не было. И рассказал он мне историю, не слишком красивую. Молодой патриций Дюльман подал жалобу в парламент Карнионского нобилитата на свою мать. За то, что, мол, после смерти отца транжирит с любовником семейное состояние. И добился ее ареста. С любовником он поступил проще – нанял какого-то бретера из отставных офицеров, тот вызвал галантного кавалера на дуэль и убил. Но у вдовы Дюльман были друзья и высокие покровители. Они добились ее освобождения из тюрьмы. Мать с сыном примирились, стали жить одним домом… но не прошло и года, как молодой Дюльман скончался. После тяжелой болезни. Рассказчик считал обстоятельства его смерти подозрительными, однако начальство не поощрило его расследований, тем более что вдова Дюльман вскоре покинула Скель, и никто о ней более не слышал. Поговаривали, что она ушла в монастырь, однако мой приятель к этим слухам относился без доверия. «Уж если она удалится в монастырь, то в мужской», – говорил он. Сам он, безусловно, считал вдову отравительницей. Но не имел доказательств.

Гарб слушал, все более мрачнея.

– Нужно вызывать Бергамина и его людей? – сказал он, морщась.

– Но у нас тоже нет доказательств.

– Поищем. Ты мне все про яды толковал… я тоже не вчера родился. Чтоб такое изготовить, нужны условия, иначе сам отравишься. Свинец, ртуть… это вам не травки-корешки сушеные.

– Она могла получать все необходимое с Побережья. Через Роуэна.

– Роуэн здесь слишком редко бывал. Дай бог, если раз в году. Но коли все именно так, как ты предположил, связь у них должна быть налажена… Нет, я тебя решительно не пойму! Ты три дня убеждал меня в виновности госпожи Эрмесен… тьфу, не знаю, как теперь ее называть… и в необходимости сделать у нее обыск. А когда я проникся, сам же начинаешь себе противоречить.

– Я не противоречу. Я предостерегаю против чрезмерных надежд.

– Чепуха! Кто ищет, тот находит. Зовем Бергамина и его команду!

* * *

К собственному сожалению, Мерсер оказался прав. Они не нашли в особняке Эрмесен ничего даже отдаленно напоминающего химическую лабораторию. Хозяйка встретила незваных гостей с гораздо большим хладнокровием, чем ее подруга, и держалась во время обыска с ледяной надменностью. Правда, когда Бергамин обратился к ней «мадам Дюльман», самообладание на миг изменило ей. Рот дернулся, на гладком холеном лице обрисовались складки.

– Пытаетесь оживить старые скельские сплетни? – бросила она Мерсеру.

– Нет, сударыня, события в Скеле нас не интересуют, – вежливо ответил он. Вежливость была вынужденной: Открытые Земли находились под иной юрисдикцией, и Бергамин не имел права расследовать преступления, совершенные в Скеле.

Вьерна-Соримонда Дюльман-Эрмесен (почему у всех женщин, замешанных в эту историю, по нескольку взаимозаменяемых имен?) также, без сомнения, об этом знала. Чем и объяснялось ее хладнокровие.

Определенные надежды Мерсер связывал с книгами и письмами. Увы, что касается книг, здесь не было иных изданий, кроме тех, что можно увидеть на полках любого благополучного дома в Карнионе. Томики стихов и старинных новелл, на нынешний вкус порой весьма фривольных, – но карнионские нравы вполне допускали такое чтение. Ничего такого, что выдавало бы интерес хозяйки к славному языческому прошлому Древней Земли. Даже дозволенного Церковью «Апокрифа святого Хамдира» здесь не нашли.

Конечно, отсутствие прямых доказательств – это тоже доказательство. Госпожа Эрмесен семь лет живет в Галвине и не ведет переписки ни с родственниками, ни с друзьями – иначе в Карнионе не считали бы ее бесследно пропавшей. А такое возможно лишь тогда, когда намеренно желают скрыть свое местопребывание. Но Роуэн – с ним-то она должна была поддерживать связь. Когда же ей предложили предъявить свою переписку, она не ответила презрительным отказом, как подобает аристократке, но указала на шкатулку, где лежала пачка исписанных листов, оказавшихся на поверку разнообразными счетами, приглашениями на обеды и ужины и посланиями из монастыря Святой Евгении с просьбами о пожертвованиях. Между тем дама вовсе не чуждалась эпистолярного жанра – Мерсер сам получал от нее письмо. Следовательно, настоящая переписка была либо уничтожена, либо укрыта в другом месте.

Но вряд ли соображения Мерсера могли служить доводом для Бергамина. Тот держался хорошо, но обыскивать дом благородной дамы – не то, что растаскивать по камерам передравшихся заводских рабочих и ломовых извозчиков. Бергамин явно предпочел бы последнее.