Шестой этаж

На летучке Кочетов поставил нас в известность, что выступление «Литератур­ки» на Президиуме не осудили, но указали на то, что статья Овечкина написана в недопустимом тоне, и просили учесть — тут Кочетов позволил себе шутливый тон,— что министры тоже живые люди и к ним следует относиться хотя бы с тем же уважением, какого мы требуем к себе. Газете потом пришлось напечатать длинню­щий — больше чем на полполосы — ответ Ишкова, целый месяц готовившийся аппаратом министерства. Ответ маловразумительный. Дезавуировать статью Овеч­кина не удалось.

Кочетову тогда крупно повезло, происшествие это окончилось для него благо­получно, а могли и с работы снять, и грядущие историки литературы терялись бы в догадках, ломали голову, как могло случиться, что воинствующего сталиниста сняли за смелое антисталинистское выступление газеты. Разумеется, и статьи «Нового мира», и статья Овечкина не вызывали у Кочетова ни малейших симпатий, пафос их был ему глубоко чужд, но так сложились обстоятельства, что отказать Овечкину, только что согласившемуся войти в редколлегию, зарезать первую же предложенную им статью он не мог. Это привело бы к немедленному выходу Овечкина из редколлегии. В те дни Кочетов еще не мог себе этого позволить...

Общую картину времени грядущие историки воссоздают, определяя основные общественные силы, устанавливая главные направления развития, а между тем некоторые немаловажные события нельзя понять, не зная личных взаимоотноше­ний действующих лиц.

Вот еще одна, на первый взгляд очень странная история, из-за которой у Кочетова тоже были неприятности, да еще гораздо большие, чем из-за статьи Овечкина. С грозной критикой «Литературной газеты» выступили тогда все большо­го калибра официозные органы печати — я бы сказал, как по команде, если бы не знал точно, что это действительно было сделано по прямой команде сверху.

Мы напечатали академическую по своему характеру и стилю статью Якова Строчкова «Неиссякаемый источник», посвященную ленинской «Партийной орга­низации и партийной литературе», в которой автор обосновывал мысль, что статья эта обращена только к членам партии, добровольно принявшим на себя обязатель­ства подчиняться партийной дисциплине.

Что тут началось! Это соображение было расценено как посягательство на сами основы политики партии в области литературы и искусства. И это понятно, вагоны бумаги и цистерны чернил были изведены, чтобы утвердить то, что опровергал Строчков.

Не сомневаюсь, если бы статья Я. Строчкова была напечатана не в «Литератур­ной газете», которой руководил двухсотпроцентно правоверный Кочетов, а, скажем, в атакуемом «охранителями» «Новом мире», где главным редактором был Симонов, она была бы квалифицирована не просто как грубая ошибка, а как идеологическая диверсия. И с редактором бы расправились беспощадно, и автору бы не сносить головы.

Как мог Кочетов напечатать такую статью? Это был иной случай, чем с Овечкиным. Никак он не был заинтересован в написавшем ее безвестном научном сотруднике Института мировой литературы. Но в отличие от статьи Овечкина эта была ему по сердцу, очень нравилась. Так неужели и у Кочетова были «идейные шатания», неужели в его догматическом панцире были прорехи? Да нет, он был не настолько образован, чтобы разбираться в подобных теоретико-идеологических тонкостях. Статья Строчкова привлекла его по той простой причине, что в ней разделывалась книга Б. Мейлаха «Ленин и проблемы русской литературы конца XIX — начала XX веков». С автором этой книги у Кочетова были давние счеты. Как было не воспользоваться счастливо подвернувшимся случаем?

Статья Овечкина была, кажется, последней уступкой Кочетова тому, что приходило в нашу жизнь после XX съезда партии. Нет, если быть совсем точным, предпоследней — вскоре, всего через несколько дней, произошла история, закон­чившаяся поражением Кочетова, ему не удалось настоять на своем, пришлось отступить.

В Союзе писателей было запланировано обсуждение романа Владимира Дудинцева «Не хлебом единым». Роман этот, опубликованный «Новым миром», имел необычайный читательский успех, им зачитывалась вся страна. Книги подобного рода появляются обычно в переломные эпохи и становятся в политически размеже­вывающемся обществе своеобразной лакмусовой бумажкой, отношение к ним характеризует позицию человека. Слухи о предстоящем обсуждении романа рас­пространились за пределы писательской среды, его ждали, надеясь, предвкушая, что разговор пойдет и о том, о чем еще не решаются писать газеты и журналы.