Шестой иерусалимский дневник (сборник)

потом наркоз и вся потеха;

когда хирург прихватит нож,

дай Бог им общего успеха.

487

Забавно, что у дней бывают лица:

угрюмые, задумчивые, строгие,

день может улыбаться или злиться,

бывают мельтешные и убогие.

488

Поскольку им непогрешимость

дана, как истина сама,

в сужденьях равов есть решимость

с некрупной примесью ума.

489

Недолгое от будней отключение

по случаю наплыва злоключений —

заметное приносит облегчение

от суетных и вздорных попечений.

490

В душе у меня затвердела

любимая бабкой присловица:

«Родиться евреем – полдела,

евреями люди становятся».

491

Всё нужное, чтоб выжить нам, – единое,

для жизни корневое основание,

а лишнее и не необходимое —

нужнейший эликсир существования.

492

Было дико, но прекрасно,

и пока дряхлеть не стала,

Леда много лет напрасно

снова лебедя искала.

493

Прочтя, как полезны страдания,

что счастью они не помеха,

я слышу за шкафом рыдания —

там черти рыдают от смеха.

494

Обманчиво понурое старение:

хотя уже снаружи тело скрючено,

внутри творится прежнее горение,

на пламя только нет уже горючего.

495

В палитре боли – очень пёстрой —

живут в готовности слепой —

от сокрушительной и острой

до изнурительной тупой.

496

Бредя сквозь жизнь, изрядно мглистую,

терпя её коловерчение,

чесать пером бумагу чистую —

весьма большое развлечение.

497

Висит гипноз бесед манерных,

и дикий зреет самосуд,

и легионы правоверных

мир иноверцев сотрясут.

498

А славен буду я десятки лет

не в памяти у нескольких гурманов,

но яркий по себе оставя след

на многих поколеньях графоманов.

499

Случай, на кого-то фарт обрушив,

сильно всё меняет в человеке,

деньги деформируют нам души,

но светлы и счастливы калеки.

500

Я сидел, но присутствие ложа

всё вниманье моё занимало,

хорошо себя чувствовать лёжа —

это тоже при хвори немало.

501

Мне по душе оно как есть,

земное бытиё,

и получи благую весть,

я б не понёс её.

502

В пустой игре моих мыслишек

испуг нечаянный возник,

что бередит меня излишек

херни, почерпнутой из книг.

503

Меня спасает только сон,

однако и во сне

поёт сопенью в унисон

печаль моя во мне.

504

Я без печали упустить

уже из рук удачу мог,

я мог понять, могу простить,

но чтоб забыть – избави Бог.

505

За мною нет заслуг существенных,

но я зачислил бы туда,

что я в любых делах общественных

не лез на сцену никогда.

506

Всё, что плодит моё воображение,

зачато впечатлением извне,

но в то же время это отражение

свеченья балаганного во мне.

507

Во мне как будто гамма нотная,

по вкусу время выбирая,

гуляет музыка дурнотная,

мотивы гнусные играя.

508

Порой бывает, что мгновение

зависнет в воздухе бесплотно,

и словно духа дуновение

тебя обвеет мимолётно.

509

А многое, что ужасом казалось

натурам понимающим и чутким,

меня как будто вовсе не касалось,

настолько разъебаем был я жутким.

510

Есть образ, некогда печаливший

умишко мой, во тьме блуждающий:

челнок, от берега отчаливший

и цели плаванья не знающий.

511

Сегодня день понурый и больной,

сам воздух катит волны утомления,

и мутной наплывают пеленой

угрюмые о жизни размышления.

512

В моём химическом сосуде —

состав наследственностей двух:

жестокий дух еврейских судий

и прощелыги лёгкий дух.

513

Моё некрупное жилище

мне словно царские хоромы,

сдаётся мне, что только нищим

нужны дома-аэродромы.

514

Люблю, когда в массиве текста —

и в книге, и на полотне,

как на холме живого теста

игра дрожжей заметна мне.

515

Не притворяюсь мудрецом,

но я недугу благодарен

за то, как больно, всем лицом

о стол гуляний был ударен.

516

У времени различны дарования:

несёт оно, не ведая сомнения,

то свежее струенье созревания,

то душное дыхание дряхления.

517

Когда стекаются слова,

чтобы составить корпус текста,

слегка кружится голова,

для них отыскивая место.

518

Везде кипит безумный торг,

торгует мир и тьмой, и светом,

и каждый день увозят в морг

всех надорвавшихся на этом.

519

Ночь обещала быть тяжёлой,

поскольку вечер тёк в тиши,

и я подумал: дивной школой

хворь обернулась для души.

520

В момент известий огорчительных,

учил высокий эрудит,

лишь сок напитков горячительных

надёжно ярость охладит.

521

Украл у местного поэта

лихую рифму «нота – квота»,

и утешал себя, что это

он тоже стибрил у кого-то.

522

Живу я в мире, узко здешнем,

имею жалкий кругозор,

а далеко в пространстве внешнем

творятся слава и позор.

523

Пора меняться: стану тощий,

смурной и горестно молчащий,

быть пессимистом сильно проще,

поскольку прав гораздо чаще.

524

Мир так загнил до основания,

что посреди жестокой прозы

смешны все наши упования,

надежды, планы и прогнозы.

525

У всех висит за сумеречной скукой

неведомая финишная дата;

забавно, что душа перед разлукой

милей и ощутимей, чем когда-то.

526

С какого-то невнятного вчера

я что бы ни читал и что б ни видел,

мне слышится: пора, мой друг, пора,

и я на этот голос не в обиде.

527

Тьму парков обожают наши дети —

и дурни все, и выросшие дуры —

чего им там? А в городе, при свете, —

полным-полно искусства и культуры.

528

Конечно, я уже не молодой,

но возраст – не помеха, если страсть...

Вот разве что ужасно стал худой —

в меня теперь амуру не попасть.

529

Увы, но взгляд куда ни кину —

везде пропорция равна,

везде Творец, готовя глину,

чуть-чуть подмешивал гавна.

530

Язычник я: мой разум узкий

не принял свыше господина,

и мне язык текучий русский —

кумир и воздух воедино.

531