ШЕСТОЙ МОРЯК

  — Ну так нас ебут, а мы крепчаем, — фыркнул он. — А я вот что тебе скажу: во всем виноват прогресс. Нас убили компьютеры. Нет, пока они были очень быстрыми арифмометрами, все было в порядке. Но когда они стали средством коммуникаций, тут человечеству и пришел конец. И бунт машин не понадобился! «Скайнет», блин... все прекрасно сладилось без терминаторов.  Интернет, свобода информационных потоков... и ничего, что на девяносто девять процентов брехня и порнуха... зато ничего не скрыть, случись что — через считанные минуты в сети будет пост, фотографии  и длинный шлейф обсуждений. Потребители -информации, пожиратели...  информация  как хавчик.  Информация  взамен жизни... Думаешь, откуда я узнал о начале конца? Из «живого журнала» Моншера Амикошона. А он — от какого-то хатуль-мадана из Реховота. Никто из дома не выходил, на небо не глядел...- даже задниц из кресел вынуть не понадобилось, как все были в курсе обо всем, все обосрали всех, зафрендили и забанили... и нас взяли голыми руками. Мы превратились в аморфную, бесполую, бессильную массу. В сообщество  разрозненных потребителей информации. А ты говоришь — останавливать собственных палачей! Мы давно уже потребители, а не деятели... Наверное,  мы заслужили  такого  обращения...  — Он с трудом поднял руку и поскребся под шапочкой. — Но убивать нас за это было неправильно.

   — Они не хотели, — сказал  я. — Просто... так получилось.

   — Все равно суки, — проговорил он  убежденно.  — А мы козлы, что всегда позволяли сукам нами командовать. Что боролись за право сук нами, козлами, командовать. Боролись, победили — и скисли. Поколение сраных  победителей... Давай эту... коню в жо...

   — В морду, — опередил я.

  — А я п-помню! — сказал он заплетающимся языком.

   Мы выпили традиционную «коню в морду».

  — Я что, умру? — вдруг спросил он беспомощно.

  — Мы все умрем, — сказал я уклончиво.

  — Ты как паршивый доктор, — сказал он сердитым голосом. — Доктор Хаус хренов... Больной после ампутации ног спрашивает: доктор, неужели я больше  никогда не смогу играть в футбол?! А тот: не огорчайтесь, вы таки не представляете, как  сложно в наши дни купить приличную обувь!..

  — Но это действительно так. Я тоже умру — как только умрет последний человек на Земле.

  — На тебя наложили такое заклятие? — сощурился он.

  — Скорее, проклятие...

  — Мы всегда чего-то ждали, — промолвил Мефодий, тщательно целясь, чтобы поставить стопку на подлокотник кресла. — Вся жизнь состояла из череды сплошных ожиданий. Ожидание отпуска, зарплаты... первой любви, первого секса... смерти. В произвольном порядке. Смерть, желательно, в последнюю очередь. А теперь и ждать-то нечего... И странно, и обидно. Через год, в это время, никого из тех, кого я знал, не будет. Ни друзей, ни врагов. И меня не будет. Ни весны, ни лета — ничего.

  — Да ты солипсист, — заметил я. — Согласись все же, что весна и лето от тебя не зависят.

  — Наверное, смена времен года все же будет, — пожал он плечами. —  Но никто не назовет их по имени. А значит, не будет времен года. Не может быть весны, если некому будет сказать: «Весна пришла»... Ни книжку хорошую прочесть,  ни напиться в дупель, ни влюбиться еще разок, напоследок... Блин, так и не позвонил никому из своих баб.

  — Ну и плюнь. Тебе много позвонило?

  — Скажем прямо: немного. Вообще никто не звонил вот уже... — Он задумался. — И я не звонил. Я что, никому на фиг не нужен, да? И мне никто не нужен?

  — Нужен, нужен, — успокоил я его. — Мне вот нужен. Видишь, я приехал. С самыми, заметь, разнообразными приключениями. А что не звонит никто... Это безысходность, друг мой. Безысходность per se[82]

  — Ты не жалеешь, что приехал?  — спросил он с надеждой.

  — Я хотел этого. Не возгордись, но в этом мире ты мой последний друг. По крайней  мере, в моем понимании дружбы.

  — А как ты понимаешь?.. — начал было он, но сам себя прервал. — Неважно. Скажешь опять какую-нибудь циничную гадость и принизишь величие  момента... Блин, так ты покажешь наконец мне свое истинное обличье, или я так и умру, мучаясь неведением?! — встрепенулся он вдруг.

  — Ты этого действительно хочешь? — спросил я с иронией.

  — Ну, прежней страсти к познанию уж нет, — заметил он. —  Но для порядка, чтобы закрыть тему...

  — Тогда изволь, — сказал я.

   Какое-то время мы оба безмолвствовали. Наконец он осведомился:

  — И что? Вот так выглядят игрушки в вашем мире?

  — Н-ну... приблизительно.

  — Это что — хобот?

  — Не совсем.

  — А три глаза — так и должно быть?

  — На самом деле, их семь.

   — А где еще... а, вот, теперь вижу.

   — И это не глаза.

   — Понятно... — Он вытер с лица испарину. — То есть, разумеется, ни черта не понятно. Пышет от тебя, приятель, как от доменной печи!

   — Извини, в этом состоянии у меня естественная температура кожных покровов — плюс семьдесят по Цельсию.

   — Продолжаешь настаивать, что ты не Сатана?

   — Решительно отвергаю саму возможность.

   — Значит, моя бессмертная душа тебе на фиг уперлась не так ли?

  — Мне нечего предложить тебе равнозначного за столь ценный товар. Хотя...