Шестой остров

Начал я работать шестого января. Работа была мне ^поДарком и ко дню Богоявления, и ко дню моего Рождения. Думаю, что в этот день я навсегда Распрощался с детством. Могу заверить, что два остальных принципа дона Лисинио — труд и повиновение — также выполнялись, и неукоснительно!

Работа была изнуряющая. Аптека открывалась в восемь утра, но я должен был приходить к половине седьмого. Каждый день надо было мыть полы, протирать влажной, а потом сухой тряпкой все деревянные и стеклянные поверхности, мыть и вытирать пузырьки, банки, бутылки, пробирки, колбы, аптечные инструменты (дон Лисинио взял на работу еще Тереситу, молодую, невероятно уродливую фармацевтич-^КУ). и, когда я заканчивал эту грандиозную уборку,

всегда находилось еще какое-нибудь непротертое зеркало или весы, или же стены и потолок недостаточно блестели, и дон Лисинио то на корточках, то взобравшись на стремянку, водил своим вездесущим пальцем по стоякам стеллажей, по торцевым поверхностям дверей, по стеклам витрин, и каждая микроскопическая частица пыли вызывала каскад наставлении о вреде лени и нерадивости. Ему было невтерпеж видеть меня бездействующим. Он полагал, что нет ничего более вредного для здоровья и для нравственности. Иногда, заставив меня что-то вычистить, а потом снова чистить по чистому, он, если не мог придумать еще какой-нибудь работы, велел мне садиться на велосипед, для которого заказал подставку, чтобы колеса могли вращаться в воздухе, и велел крутить изо «сех сил педали. И все, что дон Лисинио мне приказывал, всегда имело целью мое собственное благо, чтобы я воспитывался в повиновении, чтобы я когда-нибудь стал стоящим человеком.

Теперь я думаю, что мне, наверно, не следовало так его ненавидеть. Объективно, эта глыба труда, давившая на мои двенадцатилетние плечи с 6.30 утра до 6.30 вечера, несомненно, умеряла жгучую боль от сознания моего еще не привычного сиротства.

Вскоре я убедился, что воскресные дни, прежде такие желанные, становятся для меня самыми грустными. Я без цели шатался по улицам, усаживался на Набережной, смотрел на море и едва мог дождаться понедельника, чтобы снова оказаться под началом у дона Лисинио.

В одно из этих грустных воскресений я зашел в церковь иезуитского колледжа Святого Семейства на улице Мерседес. Мне было там приятно в атмосфере покоя и полумрака. Мне понравился запах ладана, медленны? движения молящихся, музыка органа.

В следующее воскресенье я снова зашел туда часов в пять вечера. Прослушал мессу, начавшуюся в шесть часов, прихожан в храме было немного, в большинстве люди пожилые. Мой возраст и то, что я, придя до начала мсссы и оставшись после нее, провел там несколько часов, явное мое незнание ритуала, который я исполнял, неуклюже подражая движениям окружающих, привлекли ко мне внимание одного из священников. Когда храм почти опустел, он подошел ко мне сзади и спросил, молюсь ли я. «Я не

умею молиться, сеньор»,— робко ответил я. Он добродушно мне улыбнулся, взял меня за руку и спросил, не хочу ли я что-нибудь узнать о Боге. Я сказал, что хочу. Тогда он спросил, как я живу. Некоторое время он слушал меня, сидя рядом со мною. Потом повел в ризницу, угостил чашкой шоколада со слоеной булочкой и сказал, чтобы я пришел в следующее воскресенье к двум часам на урок катехизиса, которому тут учат готовящихся к первому причастию.

Я вышел со светлым, радостным чувством, тронутый добротою падре Нуньо и полный желания постигнуть тайны Господа.

Дядя Лучо (так я его называл, хотя дядей он мне не был) относился ко мне ласково. Все в доме относились ко мне хорошо, особенно Роса и Маргарита, две старшие дочки Лучо, девушки, которым было уже за двадцать, работавшие на спичечной фабрике в Ре-Дукто . Я отдавал в семью десять песо своего жалованья, а на свои скромные расходы оставлял себе чаевые, которые получал от клиентов.

Лучо был портным. С понедельника до субботы он гнул спину над кусками ткани, протыкая их иглой с невероятной быстротой и уверенностью. По воскресеньям, рано утром, он выносил в свой дворик стол из нашей столовой и замешивал тесто на лапшу. Когда лапша была нарезана, он обмывал стол горячей ^воДой, относил его обратно в дом и принимался готовить соус. Потом посылал за бутылкой виноградной водки и в течение утра опорожнял ее, играя ⁸ «труко» ² и посасывая мате вместе со своими земляками, также родом из Сан-Хосе ³, откуда был и мой отец. Приходили поглазеть и соседи из нашего квартала, составлялась веселая компания, слышались забавные присловья и куплеты. Комната мало-помалу наполнялась густыми запахами пресловутого «тукко» в котором медленно тушилось мясо, приправленное чесноком и луком, петрушкой, чебрецом, розмарином и сельдереем, мускатным орехом, эстрагоном и гвоздикой; а за пролетарским столом во дворе подвыпивший народ хохотал, сочинял задорные куплеты

₂Редукто — район Монтевидео.

₃ «Труко» — карточная игра.

С а н-Х осе — департамент в Уругвае.

•Тук ко» — название соуса.

и картежные присловья в корявых стихах, как водится в восточных областях Уругвая:

Дон святой Кобель в испуге