Шестой остров

В году восемьдесят третьем небу было угодно дать мне впервые узреть свет божий, а как прошел еще год, по городу распространился слух, сделавший моего отца мишенью ярости кальвинистов, которые дерзновенно попирали буллу и прагматики,— они утверждали, что, мол, дон Хуан Кансино, особа в Антверпене весьма известная гонениями на ересь и непокорство фламандцев, прячет в собственном доме убийцу Вильгельма Оранского; ⁴² в таких обстоятельствах отец мой, дабы скрыться от ярости толп фанатиков, грозившихся его убить, тайно бежал с двумя слугами и туго набитыми кошелями; проследовав через земли Германии и Австрии, он в короткий срок добрался до Неаполя, откуда на галере при попутном ветре прибыл в гавань Картахены, а затем в Севилью.

Когда мне еще и двух лет не исполнилось, матушка повезла меня в расположенное поблизости от города Гронингена голландское селение, где у ее кузенов был замок на берегу моря. Приют сей со временем ей полюбился, хотя вначале ее смущало то, что ее кузен, правитель того селения, приказал ей скрыть свой брак с испанским воином и возвратиться в лоно кальвинистской веры, от которой она, выйдя замуж за моего отца, отреклась. В ту пору фламандцы и голландцы обвиняли герцога де Альба и святую инквизицию в бесчисленных жестокостях и требовали, чтобы им вернули все столь несправедливо отнятое.

Вот там-то, брат Херонимо, и пришлось мне расти до пятнадцатилетнего возраста. Жил я, окруженный любовью матушки моей, вдали от всяких страхов — до захолустного Гронингена не доходил шум баталий, там я и рос, играя с деревенскими мальчиками, от которых ничем не отличался, разве что более нарядной одеждой и манерами, ибо волосы были у меня светлые и глаза голубые, как почти у всех обитателей Голландии. К тому же говорил я только по-фламандски и по-голландски — кастильскому я обучился, уже будучи юношей. В Гронингене стал я заправским наездником, охотником и немного познакомился с морским делом — родичи матушки были богатыми судовладельцами, снаряжали суда закупать шерсть в Англии, пряности и стекло — в Венеции, сукна и шелка — во Флоренции, а потом все это с выгодой продавали шведам, русским и полякам; известно ведь, что знатные люди Фландрии и Голландии почитают купеческое занятие и все до него относящееся делом во всех смыслах почетным и достойным, ничуть не опасаясь, что оно запятнает их честь, как то полагают в нашей злосчастной Испании.

Матушка моя была женщина разумная, нрава благородного. В детстве мне было неизъяснимо отрадно видеть ее ласковый взгляд и слушать ее благие наставления. Насколько я понимаю ныне, она чрезвычайно заботилась о моем воспитании — наняла мне в Гронингене учителей фехтования, латыни и математики, меж тем как один из ее кузенов, человек весьма образованный, который, лишившись ноги при осаде Антверпена, был обречен на безвыездное житье в замке, усердно шлифовал мой ум сложнейшими рассуждениями логики, красотами литературы, великими деяниями истории и разнообразными творениями музыки и живописи, не говоря уж об основах кальвинистской веры, в которой меня воспитывали.