Шестой прыжок с кульбитом

Владимира Высоцкого я нашел в гримерке театра. Лишенный парика, он отдыхал здесь от суеты, то есть перекуривал между репетициями. Удачно вышло. Других персонажей, кроме пепельницы, в комнате не наблюдалось. Еще на столе красовались тарелки с остатками трапезы и полупустым стаканом чая, но это уже служебные детали бэкстейджа.

— Мужик, ты откуда взялся? — поразился Владимир, косясь на закрытую дверь.

— Оттуда, — признался я честно, показывая на потолок.

— Нет, своей смертью я не помру. Разбейся, сердце, молча затаимся, — произнес он в пространство характерным голосом с хрипотцой, одним махом допивая чай. — В уме нечутком не место шуткам. Автограф хочешь?

Книгу воспоминаний о Высоцком, чтобы раскрыть ее по желтой закладке, с собой я не захватил. Надеюсь, для этого еще будет время. А современники издали мемуаров достаточно, после смерти артиста друзей у него обнаружилась множество, просто тьма-тьмущая. Зато я прихватил катушку магнитофонной ленты — с теми песнями, которые он еще не написал.

— Хочешь послушать новые песни Высоцкого? — сделал я встречное предложение, от которого он не смог отказаться.

В свое время, будучи школьником, я гонялся за записями кумира, мало чем отличаясь от сверстников. Высоцкого слушали многие, и слышали даже те, кто этого избегал. Высоцкого любили, боготворили, проклинали и не понимали. С одной стороны — «врун, болтун и хохотун», с другой стороны — великий артист. Его затирали и задвигали, стихи подвергались жесткой критике, а мелодии — публичному осмеянию. Официальное признание пришло к нему после смерти, что для таких людей является обычным делом.

— «Мы успели, в гости к богу не бывает опозданий», — пробормотал Владимир после прослушивания ленты. — Черт побери, ты не врешь. Это мои мысли.

— Это твои песни, — подтвердил я. — Зуб даю.

— И я могу их исполнять?

— А почему нет? Хочешь — исполняй. Хочешь — новые пиши, раз эти уже есть.

— И напишу, — пообещал он. И вдруг задал необычный вопрос: — А когда же я умру?

Темнить я не стал:

— В июле 1980 года.

— Мужик, ты топчешь мои иллюзии, — он ткнул пальцем в магнитофон. — Песни неплохие, но чего так рано?

— Не от меня зависит.

— Я думал, ты что-то умное предложишь, — посетовал Владимир. — Ну, раз пришел.

— А ты что, рассчитывал дожить до ста, с таким-то образом жизни? — не стал я стелить соломку. — Джаз, секс, рок-н-ролл, водка. Что-то твои иллюзии слишком крупные.

Следующий вопрос Владимира оказался более ожидаем:

— А там, откуда ты пришел, меня-то хоть помнят?

— Люди старшего возраста помнят, — кивнул я. — А молодежь… Не уверен. У каждого поколения свои кумиры. Слишком рано ты ушел.

— Жаль, — он дунул в мундштук папиросы. — Я здесь стараюсь, живу в постоянном стрессе, спешу, но постоянно не успеваю! Коллеги меня не любят. И еще меня власть не любит, везде палки в колеса вставляет.

— Если у тебя нет врагов, значит, ты ничего не достиг, — философски заметил я.

— Что-то их многовато, — буркнул Владимир.

— Полнейшая шляпа?

— В смысле, полные штаны? — не понял он идиомы.

Однако пояснять я не стал:

— Да, и штаны тоже. Понимаешь, официально признавать тебя не хотят по разным причинам, хотя ты уже стал самым народным из всех народных артистов. Да и за что властям тебя любить? Народную любовь ты тянешь на себя со страшной силой. Глаголешь истину как видишь, пишешь что думаешь, шикуешь на иномарках. Ты не такой как все, и на тебя нет управы. Это раздражает. Кучу жен себе завел, и еще женщину в Париже — это вызывает зависть моралистов. Хотя здесь тоже наблюдается проблема. Туда уезжать ты не хочешь, она в Москву не рвется.

— Отсюда я не уеду, — резко махнув рукой, он словно припечатал. — Это моя страна! Не дождутся.

— И то верно, — одобрительно кивнул я, — поклонников у тебя здесь хватает. Больше, чем недоброжелателей. И хотя только мама твоя была русской, тем не менее, ты всегда считал себя русским, но и еврейских корней не скрывал.

— Это Россия, мужик, — хмыкнул он. — Тут всякое может быть, не только разные корни.

Развивать эту тему я не стал:

— У каждого в жизни свой крест, твой самый тяжелый — нести людям радость через свои песни и роли. В одном из последних интервью ты поведал, что хочешь бросить театр и кино. Бросить все, включая эстраду, и работать за письменным столом. Тебе виделось это новой задачей, более важной. Ты хотел заниматься Россией и русской историей.

Высоцкий спорить не стал:

— Такие мысли приходили мне в голову. Это то, что я хотел бы делать, отбросив всё остальное. Только кто позволит?

— Времена меняются, знаешь ли. И быстрее, чем ты думаешь.

— Да, ладно, — не поверил он, прикуривая беломорину.

— А сплетники утверждают, будто ты куришь «Мальборо» и никого не угощаешь, — заметил я некстати.

— Стрелков развелось немеряно, — спокойно огрызнулся он. — Свои надо иметь! Впрочем, тебе могу предложить.

— Не курю, — отмахнулся я. — Так вот, ты можешь успеть всё. Однажды ты сам заметил: в тебе живет два разных человека. Раздвоение личности, оно такое: когда один стремится на балеты, другой стремится прямо на бега. В общем, ты и не друг себе, и не враг, а так.