Шествие динозавров

— Как я посмел, вы хотите сказать? Посмел, Василий Павлович. Дело такое. Но вы должны учесть мое, как говорится, чистосердечное признание. Я мог бы и не сказать вам, что читал дневник, меня никто за язык не тянул. Но я сказал, потому что хочу вести игру в открытую. В ваш стол я залез не из любопытства, и вы обязаны понять это.

— Обязан?

— Именно. Вы начальник зимовки, должностное лицо, и ваше первейшее дело — в любых случаях правильно оценивать ситуацию, а не сводить личные счеты. Война, Василий Павлович. Мы тут в амбицию впадаем, а на фронте гибнут люди. Наши люди, советские…

Лаврентьев нервно заходил по комнате.

— Извините, — сказал он наконец. — Давайте, действительно, говорить по делу. Какая от меня требуется помощь как от начальника зимовки?

— Для начала — подробно рассказать о зимовщиках. Вы ведь хорошо, их знаете?

— Всегда думал, что хорошо.

— Вот и расскажите обо всех. Постарайтесь вспомнить мелочи, какие-нибудь случаи, вообще, что-то такое, что, может быть, удивляло вас, казалось непонятным.

Лаврентьев сел, похрустел костяшками пальцев.

— Начинать все равно с кого?

— Все равно.

— Тогда с Панченко. Он в некотором роде мой заместитель. Ну что тут сказать? Человек как человек. В коллективе уживается хорошо, специалист тоже хороший. Женат, двое детей, член партии. Учился в Ленинграде в гидрометеорологическом. Нас здесь трое из Ленинграда.

— Подождите, Василий Павлович. Всё, что вы сейчас сказали, я знаю из личного дела Панченко. Вы мне о другом скажите: что за фигура ваш заместитель. Какой он — добрый, злой, веселый, грустный. Что любит, что не любит.

Лаврентьев задумался.

— Сразу не сообразишь, — сказал он. — Добрый, злой… Всего помаленьку. Когда сидишь годами в четырех стенах, всякое случается. Но главное в характере Панченко — это его точность, можно сказать, педантичность. Но ведь это не минус.

— Нет, конечно. Панченко, насколько я помню, метеоролог?

— Да.

— А в чем состоит его работа?

— В наблюдениях за метеоусловиями. За высотным ветром, например. Кроме того, он составляет сводки о состоянии ледовой обстановки.

— Что это за сводки?

— Обыкновенные. Направление дрейфа льдов, их скорость, возможность появления в том или ином районе бассейна.

— И что вы делаете с этими сводками?

— Передаем в штаб морских авиаций на Диксон. Шифруем особым кодом, который известен лишь мне и радисту, и передаем. А из штаба сводки поступают на корабли и самолеты.

— Если кодируете, значит, сводки секретные?

— Само собой. За любую такую сводку немцы отдадут многое.

— Вот это уже интересно! — подался вперед Кострюков.

— Скажите, а Панченко может работать на рации?

— Мы все умеем работать на ней. Одни лучше, другие хуже, но работают все. Я с самого начала приучал людей к взаимозаменяемости.

— Тогда, если бы у Панченко была рация, он мог бы передавать сводки сам?

— Конечно. — Лаврентьев нахмурился. — Вы думаете, что… — А почему бы нет? Судите сами: Панченко располагает секретными сведениями, и разве нельзя предположить, что имей он рацию, он мог бы информировать о состоянии льдов кого угодно?

— Вы перегибаете палку. Вы спутали два понятия — бдительность и подозрительность. То, о чем вы говорите, — подозрительность.

— Я ничего не путаю, Василий Павлович, только говорить сейчас о бдительности поздно. Мы перед фактом — на станции враг. И уж тут не до рассусоливаний. Хорошо, что мы можем теперь думать в две головы, так давайте думать. Вот вы упомянули о радисте.

— Петр здесь ни при чем. Кто-кто, а Петр — нет.

— Почему?

— Потому, что я знаю Петра. Больше десяти лет знаю. Он в нашем институте лаборантом работал. Как стал радистом? Увлекался радиоделом, мастерил всякие приемники, переговаривался чуть ли не со всем светом. А потом я заманил его на Север. У него в Ленинграде семья. За Петра я ручаюсь.

— Не ручайтесь, Василий Павлович, как бы не пришлось раскаиваться. У нас имеются неопровержимые данные, что тот, кого мы ищем, наводил немецкие лодки на наши корабли. Удобнее всего это сделать радисту, тем более, что ваш, как вы говорите, спец в своем деле.

— Петр — не враг, — твердо сказал Лаврентьев. — Думайте, что хотите, а Петра в обиду не дам.

— А я и не утверждаю, что он враг. Пока я лишь прикидываю. Но пойдем дальше. Я смотрел личные дела ваших зимовщиков. Скажу откровенно: зацепок никаких. Но некоторые вопросы возникают. Зачем, спрашивается, вашему механику нужно было ни с того, ни с сего срываться с насиженного места и ехать к черту на кулички? Чтобы работать на тракторе? У него в колхозе был трактор. И не один.

— Тут я с вами согласен. Шилов странноватый человек. Таких чудиками называют. Образования у него никакого, зато голова — скажу вам! Мы его Кулибиным прозвали. Всякую машину знает. Да что знает — чувствует!

— Но почему он все-таки поехал на север?

Лаврентьев пожал плечами.