Шествие императрицы, или Ворота в Византию

Сарти в последний раз воздел руки с растопыренными пальцами, потряс ими, и мощное форте прогремело и унеслось ввысь.

Плечи князя тряслись. Но он тотчас взял себя в руки. Желание действовать, и действовать немедля, вливалось в него. Как все переплелось — покаянная слабость и энергическая сила; одно с другим, а лучше сказать, одно через другое, в другом.

Сарти шел к нему теми же мелкими шажками, которыми он всходил на капельмейстерский помост. Князь встал и обнял его.

— Ты меня очистил, маэстро, — сказал он ему по-французски. — Благодарю тебя. А ты поблагодари от моего имени всю свою команду. Прикажу Попову выдать каждому по рублю денег. Сегодня для меня знаменательный день — день очищения и покаяния, покаяния и очищения. Музыка — голос небес. — И, повернувшись к своему адъютанту, неожиданно произнес: — Карлуша, вели закладывать — едем.

Адъютант привык к странностям своего начальника и уже ничему не удивлялся. Он тотчас сорвался с места: закладывать так закладывать. Избави Бог задавать вопросы: куда, зачем?

Когда экипаж был подан, Бауэр все-таки осмелился спросить, не рискуя вызвать гнев князя:

— Куда, ваша светлость?

Ответ был неожидан:

— Под Очаков!

Потемкин обыкновенно ездил шестерней, но на этот раз приказал припрячь пару резервных лошадей. Из чего можно было заключить, что путь предстоял неблизкий.

По обыкновению, началась бешеная скачка. Взяли на Николаев, с тем чтобы там переправиться через лиман, а оттуда берегом к Очакову.

Спустя восемь часов они уж были в виду Очаковской крепости. Не доезжая версты, Потемкин приказал остановиться.

— Пусть покормят лошадей, а мы с тобой, Карлуша, взявши по паре пистолетов да зрительную трубку, отправимся на рекогносцировку.

— А казаки? — удивился Бауэр. Он имел в виду казачью полусотню эскорта.

— А ну их, — отмахнулся Потемкин. — Турки завидят, начнут палить. А так нас всего двое, им и в голову не придет опасаться.

Они шли неторопливо, погладывая по сторонам, время от времени останавливаясь, запоминая особенности местности, все эти горки, лощины, заросли кустарника и рощицы уже почти облетевших деревьев.

— Вот здесь заложим ретраншемент, — заметил он, когда они были уже в каких-нибудь пяти десятках саженей от крепостных стен.

Часовые их заметили, когда они вышли из колючих зарослей ежевики. Грохнули выстрелы, и пули просвистели над самыми головами.

— Уходим, ваша светлость, — торопливо вскричал адъютант.

— Погодь. Эвон, какая ягода спелая, — невозмутимо отвечал Потемкин, осторожно, цепкими пальцами срывая ежевику. — Кабы не колючки, цены бы ей не было.

— Ваша светлость, прогнитесь! — Бауэр был в отчаянии. — Вы весь на виду.

Огромный Потемкин действительно представлял собою хорошую мишень.

— Нехристи стрелять не горазды, — бурчал Потемкин, отправляя в рот ягоду за ягодой, — им бы только стрелы пускать. Однако стены, похоже, крепкие. Как ты находишь, Карлуша?

— Да, ядра их не возьмут, — торопливо отвечал адъютант и смело потянул князя за рукав. — Надо уходить, ваша светлость. Я вас умоляю. Они вот-вот пристреляются.

Пули и в самом деле стали ложиться все ближе и ближе.

— Ну да ладно, — наконец согласился Потемкин, — больно колюча эта ежевика. Ты, однако, набросай планчик местности.

Пригнувшись, они углубились в заросли. Над крепостной стеною вихрились белые дымки. Выйдя к небольшому болотцу, князь приставил к зрячему глазу трубку и зачал водить ею, рассматривая укрепления.

— Да, Карлуша, тут придется попотеть, — наконец заключил он. — Нехристь изрядно укрепился. Однако Очаков должно взять непременно, иначе он будет долбить нас в спину.

Задержавшись в своем любимом Николаеве, Потемкин послал оттуда ордер Суворову:

«В настоящем положении считаю я излишним покушение на Очаков без совершенного обнадеживания об успехе; и потеря людей, и ободрение неприятеля могут быть следствием дерзновенного предприятия».

Сквозь магический кристалл…

Ветвь двадцать пятая: май 1453 года

Итак, начался последний понедельник мая.

Солнце выкатилось на голубой небосклон и, не затененное облаками, щедро заливало землю своими по-летнему жаркими лучами.

Великий город и его защитники замерли в томительном ожидании. Молчание царило и в лагере турок: необъяснимое странное молчание.

Между тем солнце взбиралось все выше и выше. Вот оно достигло зенита и, помедлив, покатилось на закат. Его лучи стали слепить глаза воинов, оборонявших западную стену.

И тут турецкий лагерь вдруг пришел в движение. Грохот барабанов, завывание труб, истошные крики сотрясли воздух. Солдаты двинулись к стенам, таща за собой пушки, стенобитные орудия, возы с камнями и землей для засыпки рва.

Началось! Защитники города приготовились к отражению штурма. А между тем с востока стали наползать тучи. Они мало-помалу сгущались, словно бы сама природа решилась помочь осажденному городу. И вот огненные стрелы молний пронизали небо, раскаты грома заглушили крики турок, призывавших Аллаха, и пушечную пальбу. И с неба обрушился ливень.