Шествие императрицы, или Ворота в Византию

— Не задать ли нам храповицкого? — предложил Александр Дмитриев-Мамонов. Он был хорош собой, умен, прекрасно воспитан и всего на двадцать девять лет моложе своей повелительницы. Его предложение было встречено всеобщим смехом и одобрением. До поры до времени государыня не выставляла его напоказ: он мимолетно являлся и столь же мимолетно исчезал. Нет, Екатерина ничуть не стеснялась. Ничуть!

— Я приношу государству пользу, образовывая молодых людей, — говаривала она. — Все они — мои воспитанники.

Обо всех все знали. Все — тоже. Можно ли было что-нибудь утаить в тесных пределах дворца, где столь много услужающих и дворских?

Их, ее воспитанников, был долгий черед, Екатерина была страстной натурой. Она могла себе это позволить, как позволяли все монархи мира. Тем паче что недостатка в соискателях ее милостей она не испытывала. Выбор был широк, и она им пользовалась.

Мамонов воцарился в ее спальне после неожиданной кончины Ланского три года назад, о котором она писала своему конфиденту барону Гримму: «Я надеялась, что он будет опорой моей старости: он тоже стремился к этому…» Правда, между Мамоновым и Ланским ненадолго затесался Ермолов. А в царствие Мамонова его временно потеснили Миклашевский и Милорадович — все гвардейские офицеры. Но Екатерина вернула его: он более устраивал ее тонкостью манер и мужественностью.

Все они были выдвиженцами Потемкина. Он управлял гаремом Екатерины на протяжении почти пятнадцати лет.

«Сашенька тебя любит, — писала она Потемкину о Мамонове, — и почитает, как отца родного».

Сашенька был узником Екатерины. Ему не дозволялись самовольные выходы в свет. На каждый шаг надобно было испрашивать высочайшее разрешение. Он был прикован к спальне императрицы.

Послам это было известно. А потому они не удивились его явлению в карете императрицы. И вполне оценили его остроумие, полагая, что он столь же остроумен и в царственном алькове.

— Да, господа. — Екатерина расхохоталась. — Зададим храповицкого, ибо нашествие Храповицких, полагаю, вас тоже утомило. Да и пора, Александр совершенно прав.

Она умела смеяться, ибо от природы была наделена веселым нравом, который не смогли истребить безрадостные годы детства и юности, ее раннего замужества за будущим императором Петром III — самодуром и дуралеем. И Сашенька нравился ей, кроме всего прочего, еще и потому, что умел развеселить ее. Так же как и Потемкин, который обладал необычайным даром имитировать голос и манеры придворных, в том числе и самой Екатерины. Он делал это столь искусно, что государыня заливалась смехом.

При последних словах ее величества послы откланялись. Мамонов тоже таинственным образом исчез, словно бы испарился. Государыня в сопровождении ближних женщин и камердинера Зотова, тож доверенного, отправилась свершать вечерний туалет перед отходом ко сну.

Мамонов знал свое место и занял его в ожидании повеления государыни. Он был девятым в списке екатерининских фаворитов — девятым официальным, кои попали в учет. Но были еще и неучтенные, так сказать временщики, в полном смысле этого слова. О них мало что знали и их мало кто знал. То были избранники мимолетной прихоти императрицы в первые годы ее правления. Время мало-помалу умеряло ее темперамент. И привязанности ее стали постоянны. Их могла разорвать только измена фаворита, что, кстати говоря, и случилось с Мамоновым близ пятого года его фавора.

А пока что он был искусным инструментом удовлетворения ее все еще не угасшего сластолюбия. Пока еще его власть над государыней была сильной. Но и она становилась все слабей и короче: возраст брал свое.

Он понимал, что наступит момент, когда его ласки останутся невостребованными. И как умный и дальновидный человек стал торопиться. И торопить — пока в силе. Дорогие подарки: перстни, осыпанные бриллиантами, табакерки, имения, денежные дачи — государыня была щедра. И наконец, графское достоинство, чего он более всего добивался.

Все. Можно было, помаленьку ослабить узду. А вскоре и слезть. А чего чиниться: так было со всеми — с Орловым, Васильчиковым, Потемкиным, Завадовским, Зоричем, Корсаковым, Ермоловым, Ланским… Все они получили свое. Да и мимолетные тоже успели кое-что урвать — как бы отступное. Государыня была щедра по-царски и вдобавок не помнила зла.

Она умела быть благодарной. За ласки, если почитала их искренними, за молодость и даровитость. Она была доброй по натуре, как бывает добр человек, которому уже ничего не стоит его доброта и щедрость. Она ценила одаренность натуры, если таковая имелась, и нередко награждала даже не по заслугам.

Свои заслуги Мамонов знал и ценил. Приникая горячими губами к телу своей любовницы, он, пробуждая в ней страсть, заставлял ее дрожать любовной дрожью.

Это была она — императрица всероссийская, всецело подвластная ему, новоиспеченному графу. Она, гордая и недоступная большинству простых смертных, подавляющему большинству. Но не ему, нет! Он повелевал ею, он смел, как никто другой, повелевать государыней.

Что ж, он искупил свое заточение, свою подслащенную неволю. Не может же она быть вечной, когда-нибудь ей придет конец.