Шествие императрицы, или Ворота в Византию

Курьер с любопытством воззрился на графа, тотчас перешедшего с ним на «ты». О нем много толковали в свете. Это был сын государыни и ее первого фаворита (первого ли?), графа Григория Григорьевича Орлова, одного из пяти братьев Орловых, подсаживавших Екатерину на престол. Государыня удалила его подалее от глаз: он был беспутный малый, не делавший ей чести.

Тогда, двадцать пять лет назад, в пору самого угара их любви, когда Орловы казались ей самой надежной опорой трона, Григорий, пользуясь своей властью, настоял на том, чтобы она рожала. Так полагал он привязать ее к себе навсегда и, чего не бывает, самому стать императором всероссийским.

Но вскоре молодая государыня отрезвела. Орлов был добрый малый, не более того, прекрасный любовник, но в супруги ни по какой статье выйти не мог. Ей удалось бескровно освободиться от него, лучше сказать — откупиться. Он погоревал-погоревал и помер. А чадо, свидетель ее греха, живой и невредимый, достиг двадцати пяти годов.

Изначально он носил фамилию Шкурин и воспитывался в семье верного камердинера Екатерины Василия Григорьевича Шкурина. Но со смертью Орлова императрица решила дать ему другую фамилию. Так появился на свет Божий новый дворянский род Бобринских, ведших свою родословную с 1762 года. Основателю этого рода были щедро жалованы поместья в Курской, Воронежской и других губерниях, дабы он ни в чем не нуждался. Разумеется, происхождение его было тайной за семью печатями, и сам он только смутно о нем догадывался, ибо посвященных было раз, два и обчелся.

В Париже Александр Бобринский, не знавший счет деньгам, вел жизнь беспутную. Дни проводил за карточным столом, вечера и ночи — в кутежах и оргиях. Для сего матушка наградила его темпераментом зажигательным и буйным. Посол его усовещивал, но без результата. Он продолжал кутить и делать долги.

Посол торопил Комаровского: надлежало ехать на королевский смотр. Была заложена парадная карета, в нее многие набились, в том числе и Александр Григорьевич Бобринский.

Равнина Саблон находилась в трех верстах от Парижа. Когда они подъехали, скопление экипажей уже было довольно плотным. Так что в самом выгодном положении оказались те дворяне, которые сопровождали их верхами. Как, например, Александр Петрович Ермолов, недавний фаворит императрицы, тоже ведший рассеянную жизнь в Париже. Ему с высоты был превосходно виден весь плац с застывшими на нем гвардейскими полками.

На свою беду Ермолову, отличавшемуся щегольством, вздумалось надеть российский мундир инженерных войск — красный с серебром. Каков же был его конфуз, когда он увидел, что гвардейский строй был облачен… Да-да, в красные мундиры с серебряным позументом!

Меж тем он поторопился выехать поближе к строю и дал шпоры своему коню. Конь заплясал под ним и вырвался вперед.

Афронт был полный! Ермолова приняли было за командующего полками графа д’Артуа. Но все быстро разъяснилось, и незадачливый щеголь был вынужден ретироваться.

Его восхождение в спальню государыни было в значительной степени случайным: он приглянулся главной поставщице любовников для царицыной опочивальни графине Прасковье Александровне Брюс, «пробирной палатке» государыни. Ей показалось, что он, блестящий гвардейский офицер, послужит достойной заменой в Бозе усопшему Ланскому, после кончины коего императрица была безутешна.

Мужская стать Ермолова тоже была оценена графиней. Но, увы, он оказался без блеску, мужик мужиком, без должного обхождения.

— Оплошала, матушка, — казнилась графиня, — и на старуху бывает проруха. В постели-то он может…

Ермолов пробыл в случае менее года. Разумеется, за столь короткий срок, покамест искали достойную замену, он не преуспел в награждении: ему досталось менее всех его предшественников. И все же весьма и весьма немало: всего имущества на 550 000 рублей. Вот он и прожигал их в Париже, ибо, в отличие от своего младшего прославившегося братца, никакими достоинствами не обладал. Что касается стати, то она есть и у жеребца — так говаривала Екатерина. После Ланского он показался несносен. Оттого государыня довольно быстро согласилась заменить его Мамоновым: этот был умен, изящен, манерен, то бишь полностью светский человек.

Посему и Иван Матвеевич Симолин с некоторым злорадством отнесся к выходке Ермолова.

— Поделом ему. Более нет полезет куда не следует. Смекайте, дети мои, каково выходит боком неуместное щегольство и желание покрасоваться. — При этом он выразительно глянул в сторону графа Бобринского.

Грянул фанфарный призыв, и на зеленое поле выехал в блестящем алом с золотом мундире истинный командующий граф Шарль Филипп д’Артуа во всем блеске своих тридцати лет. Никто тогда не мог предречь, что через много-много лет он займет трон французских королей под именем Карла X.

— Родной брат короля Людовика, — вполголоса произнес Симолин.