Шествие императрицы, или Ворота в Византию

— Парик, парик растрепался, матушка, — торопил он супругу. — Причеши его и припудри. Со мною поедет Петр Алексеевич Обрезков да юный Комаровский. Впрочем, не знаю, допустят ли его до лицезрения особы его королевского величества, но попытаюсь доставить ему таковой случай. Эвон сколько пришлось бедняге испытать в дороге. Похоже, он благонравный малый. Крестный-то у него какой важный — ближнее лицо государыни, Мамонов. Однако отказался допустить до себя крестника своего. Ахти мне!

— На короткой узде держит его государыня, — прозорливо заметила супруга, — вот и не допустил.

— Небось. — И Иван Матвеевич боком пролез в дверь. Карета была уже подана, выездные лакеи взошли на свои места. Обрезков его дожидался.

— С Богом, — сказал Иван Матвеевич и перекрестился. Возрос он в вере лютеранской, ибо был сыном пастора-шведа из Ревеля, но пришлось принять православие, и он ревностно, как исполнительный чиновник, соблюдал все положенные обряды.

Король-солнце Людовик XIV построил Версаль в пятнадцати верстах от Парижа со всем тем великолепием, которое было так свойственно его царствованию. С тех пор он стал обиталищем королей Франции.

Всякий раз, когда Ивану Матвеевичу приходилось бывать в королевских дворцах по долгу службы, он чувствовал себя подавленным. Все в Версале было грандиозно: главный дворец, в лощеных переходах которого можно было потерять голову среди тамошнего великолепия, парк с его мраморными статуями и блистающими фонтанами, аллеями и благоухающими цветниками, утомляющими взор и обоняние, где можно было часами блуждать и наконец заблудиться, дворцы Большой и Малый Трианон — верх изящества…

— Что делать, что делать, — бормотал Иван Матвеевич, пока карета тащилась по пыльной дороге парижских предместий, — я обязан доложить о свидании с королем, выслушать его суждения, кои мне заранее известны. Однако ж я не волен в своих желаниях…

Он покосился на своих спутников. Оба дремали, привалясь к подушкам, убаюканные мерным покачиванием. Юный Комаровский, как видно, набирается впечатлений за день, устает и не высыпается. А Обрезков-то… Он ведет жизнь покойную, хотя и любит бывать на балах и приемах, кои случаются здесь чуть ли не всякий день.

Наконец они подкатили к воротам с бронзовыми львами, широко разинувшими пасти. Герольдмейстер возгласил:

— Полномочный министр ее величества императрицы России Катрин!

Ворота медленно распахнулись. Карета въехала во двор. Парадное крыльцо охраняли гвардейцы короля. Они походили на раскрашенные статуи.

К ним долго никто не подходил. Наконец появился обер-камергер. Он осведомился, кто жалует к особе его величества, сверился с какой-то бумагой и произнес:

— Господа Симолин и Обрезков, прошу пройти со мною.

— Нельзя ли допустить и нашего секретаря? — заикнулся было Иван Матвеевич, но, услышав суровое «нет», развел руками. Бедняга Комаровский принужден был остаться в карете. А ему так хотелось лицезреть особу короля Франции, дабы потом похвастать перед своими близкими и знакомыми. Ему еще предстоит узнать, что в монаршьих дворцах существует строгий церемониал.

Меж тем наши дипломаты шествовали по роскошной анфиладе дворцовых зал необычайной протяженности. Их шаги гулко отдавались под сводами. Пол был навощен, и на его гладкой поверхности отражались их фигуры. Шествие возглавил обер-церемониймейстер, сменивший камергера. Подходя к каждой двери, он звучно возглашал:

— Министры ее императорского величества Катрин!

И дверь словно сама собою распахивалась.

У дверей королевского кабинета застыли гвардейцы с обнаженными шпагами.

— Обождите, — сказал царедворец. Прошло несколько томительных минут в мертвенной тишине, прерываемой лишь хриплым дыханием Ивана Матвеевича. Наконец обер-церемониймейстер воззвал:

— Его величество король Франции ожидает вас.

Король сидел за столом. При их появлении он встал, ответил наклонением головы на низкий поклон и жестом пригласил садиться. У него был усталый вид, желтое лицо, красные набрякшие веки, глаза глядели как-то поверх.

— Я рад приветствовать посланцев великой императрицы, — проговорил он бесцветным голосом, — и надеюсь, что она пребывает в добром здравии. Мое искреннее желание быть с ней в вечной дружбе и приязни. Однако я не могу понять, зачем ей понадобилось предпринимать столь дальнее путешествие, в особенности же к южным границам империи. Это значит дразнить гусей, то есть турок. Они усматривают в этом недружественный выпад, и я могу их понять.

— Осмелюсь возразить вам, ваше королевское величество, — нерешительно начал Симолин. — Моя повелительница предприняла это путешествие исключительно с целью знакомства с новоприобретенными землями…

— Вот-вот, — перебил его король, — это и означает дразнить гусей. Ведь эти земли были отвоеваны у Оттоманской империи, а Крым вообще захвачен неправедным образом.