Шествие в пасмурный день

Т. умерла мгновенно — на нее упал подъемный кран, размозжив ей череп. Учительница японского языка и литературы К. прожила часа два. Ее придавило металлической конструкцией, из-под которой она не могла выбраться. Она даже не могла пошевелиться и скончалась, держась за руки своих учениц. А одной моей однокласснице защемило руку, и она заживо сгорела. Рассказывали, что она кричала: «Отрежьте руку!» Пережить такой ужас, видеть, как подступает пламя — вот где сущий ад. В том цехе, где находилась К., огня не было. Хоть от этого ужаса она была избавлена. Ее кремировали.

Спустя месяц после нашей встречи в Кикидзу М. умерла от лучевой болезни в результате вторичного радиоактивного облучения. У нее выпали на голове все волосы, а за несколько дней до смерти она лишилась рассудка. Она размахивала женским мечом и, целясь в небо, наносила им удары. Ее тело сожгли на пустыре за воротами школы. На месте кремации осталась черная сажа. «Вон там ее сжигали», — показала мне это место подруга.

«Ничего, будем живы-здоровы до самого конца войны. Если прилетят Б-29, мы спасемся бегством» — это были последние слова, услышанные мною от М. Ей было лет двадцать пять — двадцать шесть. Интересно, любила ли она кого-нибудь в своей короткой жизни?

Наши учительницы, все трое, были не замужем. Т., которой краном размозжило голову, кареглазая красавица родом из Огара, была единственной дочерью настоятеля буддийского храма. Мне пришел на память медосмотр, который проводился в тот день, когда нас направили работать на завод. Нас то гоняли на анализ крови, то заставляли мерить температуру, а под конец пришлось долго ждать у рентген-кабинета. Я стояла в углу комнаты, едва сдерживая слезы. «Не волнуйся, — улыбнулась, сощурив глаза, Т. Затем, взяв в руку цепочку, висевшую у меня на шее, спросила: — Талисман?» Это был серебряный медальон, отделанный маленькими рубинами, — подарок отца. «Но фотографии внутри нет», — поспешно пояснила я. «А если бы вставила, было бы шикарнее. Только вот лица не видно, пока не раскроешь», — пошутила она. Ее светло-коричневые ресницы вздрагивали.

Пятнадцатого августа 1945 года война для нас окончилась. Всего неделю спустя после атомной бомбардировки. «Почему же он не объявил об этом раньше?» — вот единственное воспоминание, что осталось у меня от того дня.

Однажды, вскоре после окончания войны, в калитку нашего дома вошла девчушка. Попросила у матери, которая в это время развешивала белье, старые газеты. Муниципалитет дал указание организовать сбор.

— Из них делают лекарство. Говорят, хорошо помогает. Ну как, тетя, дадите? — спросила она. Затем, заметив меня: — Так это ты попала под бомбежку? — Она внимательно смотрела то на мать, то на меня. — От этой бомбы все умирают, даже и те, кто остался невредим. Вот потому и нужно готовить так много лекарств. Просто жалость берет! — Девочка казалась года на два моложе меня. Она даже не позаботилась о том, чтобы говорить потише, — так искренне сочувствовала.

— Уходи-ка, не болтай лишнее! — рассердилась на нее мать.

Городок полнился слухами. Но были не только слухи. Перед нашим домом проносили гробы. Многие жители Исахая работали на заводах в Нагасаки. Теперь родственники несли их в белых гробах вдоль реки Хоммёгава к крематорию.

Юноша из соседнего дома тоже умер. Он служил на сталелитейном заводе. Вернулся домой без единой раны. «Тетушка, мне повезло», — радостно сообщил он моей матери, высунув голову из-за забора. Но через два-три дня у него поднялась температура, выпали на голове волосы, начался понос, и он скончался.

Атомные жертвы, размещенные в военно-морском госпитале и в школах, умирали один за другим. Начиналось с расстройства пищеварения, затем наступала смерть. Многие, как и М., сходили с ума, вероятно, из-за ужасов, пережитых девятого августа.

Ужасно неприятно, когда начинают выпадать волосы. Стоит тряхнуть головой, и они тут же сыплются на плечи. И тогда возникает чувство, что смерть уже совсем рядом. Каждое утро я распускала волосы, чтобы посмотреть, насколько они поредели. Действительно, с каждым днем выпавших волос становилось все больше. Я их собирала в пучок и показывала матери.

— Это оттого, что сейчас осень, — говорила спокойно мать.

Но однажды утром с трюмо исчез гребень. Не оказалось его и на туалетном столике старшей сестры. Все гребни в доме были спрятаны. С этого дня я целый месяц не расчесывала волосы. Перехватила их резинкой у самых корней и месяц не развязывала. У меня совсем пропал аппетит, все тело сковала слабость. С каждым днем я все отчетливее ощущала, как убывают мои силы. Голова стала совсем тяжелой. Не было сил пошевелить рукой или ногой, они тоже словно налились свинцом. Если я садилась по-японски, на ноги, у меня начинали ныть плечи, и голова клонилась под собственной тяжестью. Удобнее всего было лежать на боку. Видимо, зная что-то обо мне, младшая сестренка издали внимательно ко мне присматривалась. Старшая сестра тоже была со мной ласкова. Мои в общем-то своенравные сестры исполняли любое мое желание.