Шествие в пасмурный день

Сейчас же, если я умру, государство на мои похороны выдаст шестнадцать тысяч иен. Эта сумма установлена для «особо пострадавших». Но это вовсе не значит, что в случае смерти государство выплатит ее незамедлительно. Нужно еще подтверждение, что смерть наступила вследствие радиоактивного облучения. Кроме того, для получения шестнадцати тысяч иен на похороны необходимо представить: заявление с просьбой о выплате пособия, свидетельство о смерти, регистрационную карточку (с пометкой о смерти), «Книжку пострадавшего от атомной бомбардировки» и личную печать покойного.

Я собираюсь написать в завещании, чтобы мне на все шестнадцать тысяч иен купили цветов. Если, например, тюльпаны, то их даже в зимнее время, пусть по двести иен за цветок, можно будет купить восемьдесят штук. Пышные получатся похороны. А если не тюльпаны — сойдет и редька. На эти деньги тоже можно купить восемьдесят штук. Хотя нет, пока я писала эту повесть, цены поднялись, и теперь получается только пятьдесят три редьки.

Прошел слух, что атомным больным помогают листья хурмы. Они якобы выводят из организма яд, и нагноение проходит. Мать сбила шестом листья с хурмы, растущей у нас в саду. Стоял сентябрь. До листопада было далеко, и листья еще совсем не пожелтели. При ударах шестом ветки гнулись, листья летели в разные стороны. Тщательно собрав и перемыв, мать заливала их водой и долго варила над костром. По мере кипения зеленый сок становился коричневым, а затем черным. Мать наливала полную чашку отвара и подносила мне: «Пей!» Отвар из листьев хурмы имел специфический запах и был таким горьким, что сводило челюсти. «Не могу». Я возвращала назад питье. «Очень плохо, тогда ты не выздоровеешь». Мать печально смотрела на меня. А для меня не было ничего тяжелее, чем видеть огорченное лицо матери. Когда я, пересилив себя, выпивала, она радовалась и награждала меня ложкой сахара. Сахар в то время был драгоценностью. Он бережно хранился у нас в ржавой консервной банке и потому отдавал металлической ржавчиной, но все равно был очень вкусным. Конечно, лучше было бы сахар добавлять прямо в питье, но мать этого не делала, заявляя, что помогает только горький отвар.

За одну неделю ветки хурмы совсем оголились. Мать собирала даже листья, залетевшие с улицы. В те дни, когда ей удавалось собрать хороший «урожай», она находилась в приподнятом настроении. «Скоро поправишься»,— твердила она, смывая у колодца грязь с листьев. Листья обретали здоровый темно-зеленый цвет. Даже больные, темно-коричневые листья, смоченные водой, ярко блестели в бамбуковой корзине. Они казались наполненными жизненными соками, и мне тоже думалось: если я буду пить этот отвар, то наверняка скоро поправлюсь.

Однако лекарство не улучшило мое состояние. Услыхали, что помогает другое растение — хоуттуиния. Мать немедленно отправилась собирать эту траву на полевых межах и в долине Хоммёгавы. Тоже варили, не высушивая. Отвар получался того же цвета, что и из листьев хурмы, но какой-то безвкусный. После него оставалось неприятное ощущение тяжести в желудке. Я терпеливо пила, но опять безуспешно, и тогда мать заставила меня принимать ванны с этим отваром. Хоуттуиния — лекарственная трава, ею лечат гнойники, и поэтому, наверно, отвар проникал в самую глубь ранок. Гной начинал вытекать и плавал на воде в ванне. Затем, наложив хорошо отжатое полотенце на красную мякоть ранок, удаляли из них влагу. Но стоило слегка надавить, как из ранок сочилась кровь, проступая пятнами на полотенце. Постепенно раны затягивались корочкой, но, чтобы ее сохранить, никакого лекарства не было. Когда я садилась, то открытыми ранами касалась циновки, а когда вставала, прилипшие к циновке струпья сдирались. После в ранах снова накапливался гной. И так до бесконечности. Журналист Такано, не в силах видеть мои страдания, принес мне какое-то лекарство, которое он попросил у американского врача, жившего в Обама. Он вытащил из нагрудного кармана бережно завернутые в бумажку три белые горошины. Их нужно было принимать по одной штуке через каждые шесть часов. Мать давала их мне по звонку будильника. Через десять дней нагноение прекратилось, ранки затянулись желтыми струпьями. Мне до сих пор совершенно непонятно, почему нагноение, возникающее как следствие недостатка лейкоцитов и общего ослабления организма, прошло от принятия антибиотика. Сколько бы мне ни объясняли, для меня мое выздоровление остается таким же чудом, как появление листвы на засохшем дереве.

Двадцать третьего сентября умер Инатоми. В тот день стояла прохладная погода, с залива Ариакэкай дул свежий ветер. Приближался тайфун, и море там, где впадает в него река Хоммёгава, было свинцового цвета. Обычно в прохладные дни мне становилось полегче, ветер несколько остужал мои воспаленные гнойные раны. Благодаря лекарству, добытому Такано, новые пятна не появлялись.

Я сидела на веранде, прислонившись к столбу, и наблюдала за движением облаков. Домой вернулась мать, которая ходила копать бататы.