Шествие. Записки пациента.

— На моей совести? Значит, вы все-таки предполагаете, что у меня есть совесть? Приятно сознавать… Теперь — о миллионах. Во-первых, не миллионы, а всего лишь несколько тысяч, и не на совести, а на моем счету. На моем личном счету. А во-вторых, гражданин корреспондент, убивал их не я, а одна серьезнейшая особа, имя которой — данная мне Власть, данная не столько в награду и утешение, сколько в наказание, ибо все зло, сотворенное моими руками, моим мозгом, — дело ее рук, ее воли. Труден путь к доброте, гражданин корреспондент, к миру и любви между народами, и чаще всего проходит он через преодоление частного, личного зла, и не всякий знает, особенно среди вашего брата-корреспондента, что зло может быть бескорыстным. Да-да, зло — наказание, зло — болезнь, зло — крестная ноша! Думаете, в основе — гордыня, упоение властью, религия зла? Ничуть. И вообще неизвестно, кто больше жертва, я или они, ну, те, которые…

Поражала этакая мягко-интеллигентная манера держать на толстой шее чуть склоненную головку без признаков волос, обходительная интонация писка, этакий томно-грустный сквознячок в его все еще функционирующих мыслишках. И вдруг подумалось: вот он, истинный признак преступника, — не раскаяться, не признать себя вредоносным источником, но все еще надеяться на оправдательные «презумпции», искать толкование содеянному в исторических прецедентах, судить себя не судом совести, но буквой закона того или иного времени, как будто время — категория постоянная, а не относительная, пристегнутое ремешком к руке, а не растворенное во вселенной человеческого сознания.

Я не стал благодарить Кровавого за интервью, не было сил и той обходительной интонации в мыслях: пусть думает, что я хам. Пусть хоть этим утешится напоследок. И тут я подумал: а все-таки есть, есть в мире интонация справедливости, прослеживается даже в нынешнем нашем «смертельном исходе», ибо смерть рано или поздно выталкивает из «среды обитания» внешне бессмертных негодяев, выпихивает их зловонную суть на помойку, а не менее зловонную намять о них (не душу же!) вышвыривает сюда, под ноги исторического шествия, на последнюю, судную дорогу, на ковер общелюдской, вселенского опыта, нравственности.

Не помню, кто именно представил меня той ночью незнакомому человеку с мягким, округлым, не моложавым, а вот именно нестарым лицом добряка-гу-бошлепа, чем-то неуловимо напоминавшим мне теплое лицо доктора Чичко? Человек этот с совершенно седыми кудряшками, короткими, в виде венца на голове, как выяснилось чуть позже, на свету, напоминал древнеримского сенатора, о которых я знал, имел представление по учебнику истории, а также по археологическим бюстам с отбитыми носами и которые (люди — не бюсты) все еще нет-нет, да и попадались в толпе бесконечно совершенствующегося шествия народов — всех наций и времен.

Не могу утверждать, кто именно познакомил, то ли профессор Смарагдов, то ли разбитной Суржиков-Лукавый, уверявший, что умеет ладить с начальством, — во всяком случае встреча эта состоялась прямо на дороге, и вначале я так и решил, что передо мной какая-нибудь историческая личность, если не сам Гай Юлий Цезарь, то, скажем, разоружившийся Спартак или что-нибудь попроще, какой-то содержатель общественных римских терм, то есть банщик.

Человек этот безо всякого напряжения, обходительно, ласково, непринужденно, взял меня за руку, и я сразу же остановился. Остановился и римлянин. («Что это, — мелькнуло в смятенной моей голове, — задержание? Или мужик решил погадать… напоследок?») Вокруг нас на дороге моментально образовалось круглое порожнее место, толпа, не касаясь наших тел, обтекла нас, как в аэродинамической трубе воздушный поток обтекает какой-либо испытуемый предмет.

— Приветствую тебя, добрый человек, — безо всякого пафоса, негромко, но совершенно отчетливо обратился он ко мне, и я мгновенно устыдился, подумав: какой же я добрый? Я — всякий… Неужто и здесь слова на ветер бросают? И хотел было пуститься в разуверения, но передумал, решив, что в устах этого старомодного мужа «добрый человек» — вовсе не оценка моих душевных качеств, а просто устаревшее обращение. И потом: почему так уж и… не добрый? Со стороны виднее. Во всяком случае — не зловредный. Это уж будьте уверены.

— Здравствуйте, — решил я держаться как можно вежливее, интуиция подсказывала, что задираться сейчас ни к чему. — Спасибо на добром слове.

— Спа-си-бо? Это что же, — приветствие или пожелание? — переспросил незнакомец, не выпуская из своей руки мою руку. — Приятного звучания слово.

— Так у нас принято благодарить. А слово это произошло от слияния двух слов, двух высоких понятий: спасение и бог. Так что вы не далеки от истины: пожелание, а в подтексте еще и просьба.

— Вот и у меня к вам просьба. И уж только затем — пожелание. Не могли бы вы ненадолго отвлечься от продвижения? Если согласны, то попрошу сопутствовать мне… Здесь недалеко. Но прежде вопрос: это правда, что при вас имеется клочок травы оттуда?