Шибуми

— И все же даже для твоих тринадцати лет ты играешь замечательно, Никко.

Генерал стал называть мальчика этим уменьшительным именем во время игры, чтобы избежать неприятностей с произношением звука «л». С этого дня он всегда называл Николая так.

— Полагаю, ты нигде специально не тренировался?

— Вы правы, сэр. Никто не учил меня играть. Я учился самостоятельно, по книгам.

— Неужели? Но это просто неслыханно!

— Может быть, и так, сэр. Но я обладаю острым умом.

С минуту генерал молча изучал бесстрастное лицо мальчика; глаза цвета темного стекла смотрели на собеседника искренне и открыто.

— Скажи мне, Никко… Почему тебе захотелось научиться играть в го? Это ведь исключительно японская игра. Наверняка никто из твоих друзей не играл в нее. Вероятно, они даже никогда о ней и не слышали.

— Именно поэтому я и решил научиться играть в нее, сэр.

— Понятно.

Странный мальчик. Такой искренний, незащищенный и одновременно такой надменно-самонадеянный.

— А ты уяснил себе, читая эти книги, какие качества необходимы человеку, чтобы стать искусным игроком?

Николай ненадолго задумался, прежде чем ответить.

— Так. Тут, без сомнения, нужна сосредоточенность. Отвага. Умение владеть собой. Это обязательно. Но самое главное, без чего никак невозможно обойтись, — это… Не знаю, как это выразить… Человек должен одновременно быть и математиком, и поэтом. Как если бы поэзия была наукой или математика — искусством. Для того чтобы по-настоящему хорошо играть в го, у человека должно быть влечение к соразмерности. Я не могу достаточно ясно выразить свои мысли, сэр. Простите.

— Напротив. Тебе довольно хорошо удалось сформулировать то, что, в общем-то, не поддается выражению. Из всех качеств, которые ты перечислил, Никко, в чем, ты полагаешь, состоит твоя сила?

— В математике, сэр. В умении сосредоточиться и владеть собой.

— А слабость?

— В том, что я называю поэзией.

Генерал нахмурился, отведя глаза от лица мальчика. Как странно, что он признается в этом. Сам он, в его возрасте, не смог бы посмотреть на себя вот так, со стороны, трезво и беспристрастно оценивая собственные достоинства и недостатки. Он ожидал бы скорее, что среди качеств, которые особенно необходимы Никко для того, чтобы достигнуть мастерства игры в го, тот назовет что-то свойственное людям Запада: целеустремленность, умение держать себя в руках, смелость. Но его признание в плохой восприимчивости к красоте, в отсутствии чувствительности, то есть того, что в своих сочетаниях зовется поэзией, выходило за пределы той прямолинейной логики, в которой заключается главная сила западного мышления… А также и его ограниченность. Однако, если вспомнить, что характер Николая — хотя в жилах его и текла кровь лучших европейских семейств — выплавлялся в тигле Китая, что он рос здесь, всеми клетками впитывая в себя культуру Востока, — можно ли в действительности считать его европейцем? Хотя, без сомнения, его нельзя назвать и азиатом. Этот мальчик не принадлежал ни к какой расовой культуре. Или, лучше сказать, он был единственным представителем своей собственной расовой культуры.

— Мы с вами оба сходимся на одном, сэр, — в зеленых глазах Николая зажглись веселые искорки. — Оба мы зависим в игре от той области, которую я называю «поэзией».

Генерал с удивлением взглянул на мальчика:

— А?

— Да, сэр. Моей игре во многом недостает этого качества, в вашей же заметен избыток его. Три раза за время нашей партии вы промедлили с нападением. Вы предпочитаете изящную игру грубому и решительному натиску.

Кисикава-сан слегка улыбнулся:

— Откуда ты знаешь, может быть, я делал это специально, снисходя к твоему возрасту и неопытности?

— Это было бы унизительно для меня и безжалостно с вашей стороны; я не верю, что вы могли бы так поступить. — В глазах Николая снова появилась улыбка. — Мне очень жаль, сэр, что французский язык недостаточно богат вежливыми, выражающими уважение оборотами. Из-за этого мои слова, наверно, звучат слишком резко и непочтительно.

— Да, ты прав. Я как раз подумал об этом.

— Простите, сэр. Генерал кивнул.

— Ты, наверное, играешь в западные шахматы? Мальчик пожал плечами.

— Так, немного. Они меня не интересуют.

— Ты не пытался сравнивать их с го? На секунду Николай задумался.

— Ну… Если го — это игра для философов и воинов, то шахматы — для счетоводов и торговцев.

— Максимализм юности. Если выразить твою мысль помягче, Никко, следовало бы сказать, что го пробуждает в человеке философа, а шахматы взывают к его меркантильности.

Однако Николай не сдался, оставшись при своем:

— Вы правы, сэр, это, без сомнения, звучит более мягко. Но менее верно.

Генерал поднялся с подушек, предоставив мальчику убрать камни на место.

— Уже поздно, а мне нужно как следует выспаться. Мы как-нибудь сыграем с тобой еще, если, конечно, у тебя будет желание.

— Сэр! — тихонько окликнул его Николай, когда генерал был уже в дверях.

— Да?

Николай опустил глаза, как бы заранее стараясь оградить себя от горечи и обиды возможного отказа.

— Мы с вами будем друзьями, сэр?

Генерал отнесся к этому вопросу так же серьезно, как он был задан.