Шибуми

Ум его по-прежнему находил сладость и отдохновение в го. Он больше не играл, так как игра для него была внутренне неразрывно связана с его жизнью в доме Отакэ-сан, с теми чудесными и драгоценными мгновениями, с очарованием нежности и тихого покоя, которые ушли безвозвратно. Но нужно было жить дальше, и для собственного спокойствия он прикрыл врата сожаления. Однако он продолжал читать описания знаменитых игр и сам с собою решал на доске различные хитроумные задачи. Работа в здании Сан Син была совершенно механической и не давала уму другой пищи, кроме распутывания всяческих головоломок; поэтому, чтобы дать выход хоть какой-то части своей умственной энергии, Николай начал работать над книгой под названием «Цветы и шипы на пути к го», которая в конце концов была издана частным образом под псевдонимом и снискала популярность среди наиболее знающих и проницательных любителей этой игры. Книга была остроумно задумана и изящно выполнена в форме описания и комментариев к воображаемой игре мастера го начала века. Игра эта могла показаться какому-нибудь среднему игроку классической, даже блестящей, однако в ней в то же время неожиданно обнаруживались грубейшие промахи и странные, ни с чем не сообразные ходы, заставлявшие более опытных ценителей озадаченно хмурить брови. Главная прелесть книги состояла в комментариях хорошо разбирающегося в игре, но тупого и недалекого критика, который умудрялся каждую такую ошибку, каждый промах выдавать за особенно талантливый, отважный и блестящий ход; при этом он ограничивал пределы воображения, привязывая к каждому изменению положения на доске цветистые сравнения с жизнью, красотой и искусством, выраженные с изысканным изяществом и демонстрировавшие его ученость и эрудицию, однако начисто лишенные полета. В сущности, книга представляла собой тонкую и своеобразную пародию, высмеивающую интеллектуальный паразитизм критиков, причем особое удовольствие давало ценителю сознание того, что ошибки, допущенные в игре, и красноречивая бессмыслица комментариев так хорошо замаскированы, что большинство читателей не заметит этого и будет серьезно и согласно покачивать головами над головоломными страницами.

Первого числа каждого месяца Николай писал вдове Отакэ-сан, и она в ответ осведомляла юношу о последних семейных новостях, касающихся бывших учеников Отакэ. Таким образом он и узнал о гибели Марико в Хиросиме.

Прочтя в газетах об атомной бомбардировке, Николай встревожился, что Марико тоже могла стать ее жертвой. Он несколько раз писал по адресу, который она оставила ему при расставании. Первые его письма попросту исчезали в том безумном водовороте, который вызвала в Японии бомбардировка, но последнее вернулось с пометкой, что такого адреса больше не существует. Какое-то время он пытался прятаться от действительности, убеждая себя, что именно в тот день, когда разорвалась бомба, Марико могла поехать навестить своих родственников, или ей что-нибудь понадобилось в погребе, и как раз в тот момент, когда вспыхнуло гибельное пламя. Он строил десятки различных предположений, выдумывал самые невероятные истории, которые питали его отчаянную надежду, что девушка осталась жива. Марико обещала посылать ему письма через госпожу Отакэ, но ни одного письма от нее так и не пришло.

И все же внутренне Николай был готов к роковому известию, когда вдова Отакэ-сан подтвердила его опасения. Тем не менее он долго не мог оправиться от удара, чувствуя себя подавленным и опустошенным, ощущая острую ненависть к американцам, среди которых ему приходилось работать, Однако он боролся с собой, гнал от себя черные мысли, перекрывавшие ему путь к чистым, мистическим перенесениям; ведь только в них заключалось его спасение от иссушающего страдания и разъедающей душу горечи. В один из дней он до вечера пробродил в полном одиночестве и без определенной цели по улицам и переулкам района Асакуса, вспоминая Марико, возрождая ее образ в своей памяти. Мысленно он видел ее такой, какой она бывала в разные моменты их жизни в доме Отакэ-сан, заново переживая все всплески наслаждения, и робости, и стыда первых дней их близости, улыбаясь про себя любимым шуткам и милым шалостям девушки. Позднее, уже к ночи, Николай сказал Марико «прощай» и ласково, осторожно отодвинул ее образ в самую глубину своей памяти. В сердце его остались тихая, ровная грусть и опустошенность, оно очистилось наконец от пронзительной, всепроникающей боли и ненависти; теперь он снова мог перенестись на свой удивительный горный луг и слиться с потоком солнечного света и с мягкой, волнующейся под ветром травой, черпая в этом жизненные силы и обретая покой.