Шифр Шекспира

Где-то на аризонском ранчо миссис Хименес отправилась листать Библию. Я, едва дыша, повисла над столом, глядя поверх каминной полки прямо в невидящие глаза Офелии Миллеса.

— На титульном листе написано, — произнесла Атенаида, — «Издана в 1611 году и получила распространение как Библия короля Якова».

Я схватилась за край стола, чтобы не упасть.

— Яковианский magnum opus, — проговорил Мэттью. Глаза его блестели. Вот оно, наитие!

Так и было. Так должно было быть. Ведь «яковианский» говорит о принадлежности к Якову, или Иакову, королю Англии. Его Библия была единственным коллективным шедевром — это даже вошло в поговорку. Одним из первых указов, принятых им по восшествии на престол, король Яков повелевал своим епископам изменить прискорбное, как он выразился, состояние, в котором пребывала английская Библия. На его взгляд, ее переводили слишком многие, но никто не учитывал последние толкования в области греческого и древнееврейского. Полагая себя поэтом и интеллектуалом, король пожелал, чтобы новая Библия стала точнее и благозвучнее, пригодной для чтения с кафедры — одним словом, такой, которая угодила бы всем его подданным.

Епископы справились с задачей лучше, чем кто-либо мечтал. Целых три века Библия короля Якова главенствовала в англоговорящих церквях. Большей частью поэтому Шекспир был одинаково родными в самой Англии, и в ее колониях до середины двадцатого века, когда получили хождение и другие переводы, а прихожан в церквях поубавилось. До того времени верующие слышали яковианский язык каждую неделю, и эти чтения, интонации и лексикон оставляли неизгладимый след в языковых обычаях и мыслях. Выражения, подобные «даже если и пойду долиной тени смертной», «чти отца твоего и мать твою», «не убий», «благословенна ты в женах» и «не бойтесь: я возвещаю вам великую радость» звучали если не повседневно, то узнаваемо и немудрёно. Миллионам англоговорящих людей Шекспир казался так же естественен, как воскресная проповедь.

— Далеко отсюда до ранчо Хименесов? — спросила я.

— Два часа езды, — ответила Атенаида. — Если поспешим, через час будем в Аризоне.

— Тогда передайте, чтобы ждала нас к пяти.

— Библия не продается, — предупредила Атенаида.

— А нам и не нужно ее покупать. Хватит одного просмотра.

Атенаида отложила телефон и подняла бокал:

— Vero nihil verius!

Мы чокнулись и выпили. Я подхватила кипу книг со стола и отнесла к сейфу. Мэттью шел рядом с такой же кипой.

За спиной у меня раздался кашель и булькающий хрип. Я оглянулась. Атенаида судорожно шевелила губами, но мы не услышали ни звука. Ее лицо покраснело, бокал из руки выпал и разбился вдребезги, а через миг она осела на пол.

Мы подскочили к ней. Пульс еле прощупывался. Трудно было сказать, дышит она или нет.

— Звони девять-один-один! — крикнула я, падая на колени.

— Я знаю, как делать ис… — начал Мэттью.

— Бегом! — Меня уже трясло. — И разыщи Грасиэлу!

После секундного колебания он поднял телефон Атенаиды. И тут свет в доме погас.

Сердце как будто остановилось. В темноте не было видно ни зги, а я все давила Атенаиде на грудь, надеясь ее оживить.

— Ты где? — заикнулся Мэттью.

— Грасиэла! — рявкнула я.

Он ушел.

Я не переставала толкать, перенося весь свой вес на ладони, потом начала делать искусственное дыхание. Глаза понемногу привыкали к темноте. Два выдоха — пятнадцать толчков, снова выдох… «Дыши, черт тебя побери!»

Я остановилась послушать биение сердца и заодно проверить пульс. Пульса не было. Дыхания — тоже. «Нет жизни, нет», — как говорил сэр Генри, глядя на миссис Квигли.

Сейчас было иначе. Атенаида лежала среди осколков белого и синего хрусталя, рядом с лужей «Пино» и как будто не желала просыпаться. Стеклянное крошево тускло искрилось в темноте.

Где же Мэттью? Где Грасиэла? Кто-нибудь!

В памяти всплыл еще один голос. Кричала женщина: «Нет, неправда, Гамлет — питье, питье! Отравлена! Питье!»[47] Слова Гертруды, матери Гамлета, исторгнутые на сцене «Глобуса» под палящим июньским солнцем.

Я села, провалилась в ужас. Посреди Эльсинора, на застланном тростником полу лежала королева, а у ее ног растекалось пролитое вино.

Нет, не верю. Только не Атенаида. Только не теперь.

Я снова согнулась над ней. «Дыши!»

За спиной что-то вдруг тихо зазвенело и щелкнуло. Дверь! Мэттью вернулся! Я было открыла рот, чтобы рассказать ему о королеве, как меня снова окатило холодом. Уходя, Мэттью дверь не запирал. Значит, вошли откуда-то еще. Тут я вспомнила, где и когда слышала этот звук. Потайной ход в камине!

В комнате по-прежнему было темно. Сколько я ни таращила глаза, ничего, кроме смутных теней и неясных бликов то тут, то там, различить не смогла. Я встала и медленно, молясь про себя — только бы не хрустнуть стеклом, — начала красться вдоль стены. Где-то там был еще один выход — я видела, как Грасиэла им пользовалась.