Шифр Шекспира

Да и на что надеялась? Мало кто в здравом уме рассудил бы, что я брошу «Глобус» и собственную постановку. Светилам британского театра я, книжный червь, была как кость в горле. Едва ли они могли найти лучшего антипода режиссеру с большой буквы, каким он им виделся. Поэтому предложение взяться за «Гамлета» — жемчужину сценического репертуара — ошеломило меня почище вести о миллионном наследстве. До того изумило, что я не стала стирать сообщение художественного руководителя «Глобуса», в котором оно прозвучало, каждое утро проигрывала файл заново и слушала нервную, отрывистую речь Сирила — убедиться, что это не сон. В таком настроении мне было почти безразлично, что скрывала коробочка в золотой обертке — будь там хоть карта Атлантиды, ключ к Ковчегу Завета или заводной соловей, что погрузил Кубла-хана в беспечальный сон. И Роз даже на пике самонадеянности не обманулась бы мыслью, будто я поступлюсь должностью режиссера ради ее загадки.

До премьеры оставалось три недели. Следующие десять дней после, как водится, — худшая пора для режиссера. Тогда мне придется стать незаметной, отмежеваться от сценической братии и тихо сбежать, переложив все на актеров. Если я не найду себе до тех пор иного применения.

Коробочка у меня на коленях призывно сверкнула.

«Ладно, только не сейчас, — скажу я Роз. — Дай срок, и я открою твой дьявольский сюрприз. Через месяц и один день». А что, вполне в духе ее подарка. Роз любит сказки, а в сказках всегда задают сроку три дня, сотню лет или тысячу и одну ночь — как распорядится главный сумасброд или сумасбродка— на то, чтобы выиграть битву или украсть поцелуй. Так отчего бы не назначить Роз месяц и один день?

Если, конечно, она вообще явится за ответом.

У подножия холма вспыхивали и перемигивались огни: город, подобно приливу, затапливала ночь. Вдалеке слышались детский гомон и лай собак, а из древесных крон струились птичьи трели. Днем было жарко, однако после заката похолодало. Впрочем, пиджак я захватить успела и уже собиралась его надеть, как вдруг услышала позади хруст сломанной ветки и почти тотчас ощутила спиной колкий чужой взгляд. Я вскочила, оборачиваясь, но в рощице вокруг вершины холма уже залегла ночь. Все замерло, кроме, должно быть, веток на ветру.

— Роз?

Тишина.

Я повернулась, разглядывая окрестности. На склоне никого не было, но вскоре мне удалось различить прежде незамеченное движение. Далеко внизу, за куполом собора Святого Павла, лениво курилась сизая струя дыма. У меня перехватило дыхание. Там, на южном берегу Темзы, стоял заново отстроенный «Глобус» — стены в белой штукатурке, разлинованные дубовыми балками, соломенная кровля… Из-за исключительной горючести лондонские власти долго не решались ее одобрить, памятуя о Великом пожаре 1666 года, оставившем от города одни обугленные руины, но в конце концов согласились, и она стала единственной в своем роде.

Конечно, дымить могло южнее или восточнее театра — с такого расстояния миля-другая казалась крошечной погрешностью.

Однако вскоре клубы сделались чернее и гуще. Затем налетел порыв ветра, и в основании дымового столба мигнула ярко-алая зловещая искра. Сунув подарок Роз в карман пиджака, я пошла вниз по холму. К дорожке спускалась уже бегом.

2

По пути к метро я пыталась дозвониться знакомым, которые могли хоть что-нибудь знать, но безуспешно — всякий раз меня отсылали к автоответчику. Потом я спустилась в туннель лондонской подземки, и сотовый заглох.

Вечером я собиралась в спешке и пропустила половину того, что обычно делаю перед уходом. А если не выключила настольную лампу? Да еще, чего доброго, опрокинула ее, и мой бумажный ворох потихоньку съеживался и дымился, дожидаясь, когда все уйдут, чтобы полыхнуть пламенем? Однажды, в последние годы жизни Шекспира, театр уже горел по чьей-то неосторожности. Тогда, насколько я помню, никто не пострадал, кроме маленькой девочки.

Боже мой!.. А как сейчас?