Шикаста

В течение нескольких часов я ничего не предпринимал, ограничиваясь наблюдением за ситуацией, которая за это время лишь ухудшилась. Затем я двинулся по городу, не переставая наблюдать, накапливать впечатления. К этому времени нарастающие вибрации города и Камней уже причиняли ощутимый вред. То один, то другой туземец испускал крик боли или хватался за голову с видом несколько удивленным. Физическая боль оказалась им в новинку. Иным за всю жизнь не приходилось с нею встречаться. Кто-то мог нечаянно сломать руку или ногу, порой налетали болезни, но настолько редко, что память о таких происшествиях стиралась. Головная боль, зубная боль, боль в суставах, нелады со зрением, слухом — весь этот печальный перечень обусловленных дегенерацией пороков организма оставался для них неведомым. И вот, навалилось: то и дело кто-то из туземцев хватался за голову, за грудь, сгибался от боли в животе, не понимая, что же это с ним приключилось.

Следовало убрать их отсюда. Взять и сказать им, что надо покинуть этот прекрасный город, его синхронизированные сады и улицы, отражающие движение звезд, казалось мне невозможным. Но они должны были это сделать, если не хотели сойти с ума. А некоторые уже обезумели. Кто-то хватался за трясшуюся голову, не понимая, что с ним случилось, издавал дикий вопль, пускался бегом неизвестно куда, как будто убегая от догонявшей его боли. Кому-то удавалось найти местечко, где дисбаланс вибраций ощущался меньше. Такие затихали в своих вновь обретенных убежищах, отказываясь покидать их.

Давно я уже себя так не чувствовал, с того раза, как посетил подобным образом пораженное место, колонию, которую должна была заменить Роанда.

Я нашел Давида. Он лежал лицом вниз, уткнувшись в мостовую, зажав ладонями уши. Я заставил его усесться и рассказал, что ему следует сделать. Он вяло поднялся, разыскал друзей, жену, взрослых детей и их детей. Я обратился к группе из примерно пятидесяти аборигенов, и Давид по моим словам составил песню. Лица слушавших меня искажали гримасы боли, некоторые стонали, стояли, опираясь на стены, или лежали, не в силах стоять. Я умолял их немедленно покинуть город, чтобы не погибнуть от усиливающейся вибрации. Я пообещал, что если они выйдут за пределы круга Камней в саванну, то боли прекратятся. Но сквозь Камни нужно пробежать быстро. И перед тем, как уйти, я просил их передать все сказанное мною как можно большему числу встреченных, чтобы спасти как можно больше народу.

Речь моя сопровождалась криками протеста, неверия, отказа. Они рыдали, стонали, выли. Уже тысячи затронутых вибрациями валялись на мостовой.

Неожиданно те, кто слушал меня с самого начала, сорвались с места и понеслись к окраине города. По мере приближения к Камням боль усиливалась настолько, что некоторые не выдерживали, поворачивали обратно, бросались в реку, чтобы утонуть и покончить с мучениями. Но другие, сжав головы руками, держась за животы, обхватив торсы, пригнувшись, как будто близость к земле могла облегчить страдания, выбегали за заколдованный круг и, сразу ощутив облегчение, падали на траву, чтобы отдышаться, прийти в себя, насладиться отсутствием боли.

Они кричали оставшимся, звали их за собой. Некоторые слышали и слушались, бежали за круг Камней. Я ходил среди оставшихся, убеждал, предупреждал. И вскоре город покинули все. Они оставили дома, обстановку, пищу, одежду, оставили свою культуру, цивилизацию — все, чего добились в процессе развития. Они толпились в траве под деревьями, окруженные животными, удивленно озиравшими их умными, понимающими глазами.

Некоторые, оправившись, забегали обратно, в окраинные сады и огороды, собирали овощи и фрукты, терпя, сколько могли, пока боль не становилась невыносимой. Иные, самые крепкие, добегали даже до домов, где собирали все, что могло помочь сохранить тепло и поддержать жизнь: одеяла, одежду, хозяйственные принадлежности. Эти экскурсии в город имели и оборотную сторону: некоторые, подвергшиеся страшной пытке Камнями, ощущали какую-то тягу, странное желание снова испытать то же самое.

В лесу сооружались убежища из ветвей и листьев, даже из утрамбованной земли. В керамическом горшке доставили из города огонь и культивировали его во вновь возникшем поселении — не побоимся этого слова — дикарей. Грандиозный костер обозначил центр стихийно возникшей деревни. Тут же разметили землю и приступили к устройству новых огородов. Попытки возродить городские мастерские и фабрики закончились неудачно, ибо исчезли потоки энергии и технология, которой ведали гиганты.

Животные бежали. Первые охотники убивали «дичь» просто подойдя к выбранной жертве и всадив в нее нож. Бояться звери не научились, теперь им приходилось наверстывать упущенное. Сначала на мордах жертв появлялось такое же удивленное, непонимающее выражение, как на физиономиях туземцев, впервые ощутивших боль, ознаменовавшую конец Эпохи Гигантов — такое название утвердилось за пройденным этапом истории Шикасты. И вот узнавшие страх стада двинулись прочь, сначала нерешительно, затем сломя голову, грохоча копытами и ломая кусты.