Шикотан – последний форпост государства

Вдоволь полазив по всем танкам, какие нам тут удалось обнаружить, мы стали спускаться с танковой сопки, чтобы дальше продолжить наше путешествие. Последний раз оглянувшись на грозные дула башенных орудий, повернутых в сторону Малокурильской бухты, я мысленно совершила глубокий поклон в сторону этих заслуженных стальных ветеранов, замерших здесь на вечном боевом посту на охране самой передовой юго-восточной границы нашей бескрайней Родины. Почему-то я чувствовала себя теперь спокойней и уютней под неусыпной стражей железных солдат той страшной Войны, которые никогда ни за какие деньги не предадут нас, в отличие от насквозь продажных политиков.

К обеду мы как заправские туристы прошли уже вполне приличное расстояние. Погода заметно улучшилась. Налетевший с океана ветер умудрился сделать то, что еще утром казалось почти невозможным: разорвать на части непроницаемую стену нависших над нами туч так, что сквозь образовавшиеся просветы нас то и дело припекало жаркое солнце.

Когда мы подошли к очередной небольшой бухте, обрамленной восхитительной красоты скалами, Луха скомандовал сделать небольшой привал, чтобы отдохнуть и перекусить перед последним рывком до нашей будущей ночной стоянки. Мы открыли по одной банке сайры на двоих и начали ее уплетать за милую душу вприкуску с черным хлебом, запивая все эти изысканные деликатесы чистейшей водой из местной небольшой речушки. Наше пиршество гармонично дополнялось пряным запахом моря и великолепными морскими видами, которые до сих пор мне иногда снятся. Будь моя воля, осталась бы, наверное, тут навечно…

Изя поразил нас с Викой тем, что обильно посыпал сахаром свою порцию сайры.

– Изя, ты сахаролик, – очень серьезно сказала Вика. – Нужно срочно тебя лечить, пока ты не истребил весь наш сахар.

Все просто прыснули от такого специфического, но точного медицинского диагноза.

– Смирись, Вика, это уже не лечится, – сказал Илья. – А за сахар не переживай. Изя тащит отдельную порцию для себя лично. А вот когда он ее прикончит и начнется ломка, придется его на ночь связывать, чтобы не покусился на общественные запасы.

– Злые вы, уйду я от вас, – сказал Изя, как раз закончивший уплетать свою сладкую дозу.

И в самом деле, он встал с камня и пошел не спеша вдоль берега. А через минуту раздался его крик. Он что-то нашел и махал нам рукой, чтобы мы шли скорей к нему. Оказалось, Изя набрел на древний дот, который издалека я сначала приняла за обычную бетонную будку. От него уже давно ничего не осталось, кроме защитного короба с внутренним полусгнившим бревенчатым каркасом. Изя с Ильей начали рыться в камнях в поисках отстрелянных гильз, а я отошла подальше от них и села на теплый серого цвета песок у самой кромки берега. К моим ногам в своем бесконечном ритме накатывались морские волны. Мне захотелось ненадолго побыть здесь одной.

Эрис

После удара молнией и пробуждения от своего смертного сна на склоне Араданского пика я в какой-то мере стала совершенно другим человеком. При этом некоторые открывшиеся во мне необычные способности, например, к чтению мыслей, здесь совершенно не причем. Все дело в том, что у меня к девятнадцати годам наконец-то появилась настоящая великая цель. И цель эта была уж точно не по плечу той по уши закомплексованной девочке по имени Аня Журавлева, которой я привыкла себя ощущать. Но самая большая неприятность заключалось даже не в этом. Ужасно было то, что образ угловатой, вечно неуверенной в себе, скромной и безответной Анечки был на века с железобетонной прочностью зацементирован в мозгах всех моих немногочисленных друзей, родных и знакомых. Каждый раз, когда в собственных мечтах я вырастала в грозную и ослепительно прекрасную валькирию, воздевшую могучую длань со смертоносным копьем, и от меня в страхе разбегались как тараканы по всем щелям мои бесчисленные враги, в этом моем истинном обличии мне встречалась вдруг какая-нибудь тетя Маня из соседнего подъезда, или бывшая школьная приятельница, или, что хуже всего, моя лучшая подруга Вика, которая, конечно же, видела меня насквозь и знала меня как облупленную. Тогда я снова под тысячепудовой тяжестью чужих представлений на свой счет превращалась в прежнюю ненавистную самой себе Анютку Журавлеву, такую простецкую и неказистую девчонку, которую и обидеть-то грех. Исправить сложившуюся ситуацию можно было только безжалостно перебив всех, кто хоть немного меня знал, или сбежав на самый край света, чтобы там с чистого листа начать свою новую жизнь. Увы, все это в моей ситуации мне представлялось и неуместным, и невозможным. Я была растеряна и абсолютно не знала, что делать, в то же время чувствуя непреодолимую потребность, подобно змее, сбросить старую засохшую оболочку и обрасти новой юной кожей; я хотела почувствовать за спиной могучие крылья, которые поднимут меня на новые, недостижимые прежде сияющие высоты.