Шёл нашёл потерял

Сколько себя помнила; ещё косу не заплетала; Машу всегда тянуло в лес. Она готова была пропадать там часами, слушая птиц или наблюдая, как ветер меняет узор листьев. Грибов и ягод всегда находила больше, чем все остальные вместе взятые. Самые богатые поляны находила, когда другие проходили мимо.

А на праздники, когда папа приходил домой выпимши, всегда убегала в лес, и никто «ту проклятую рыжуху» найти не мог. Когда посылали к лешему (а это случалось часто, за словом Маша в карман не лезла) всегда тут же бежала к знакомым деревьям. Надеялась, что хоть в этот раз сбудется старая примета, и ей повстречается лесной хозяин, но, видать не глянулась она.

Девушка пригорюнилась. Скоро надо будет выходить замуж, а тогда прости прощай лесные прогулки.

Резкий порыв ветра рванул сарафан. Пахнуло сиренью. На дорогу вышел тот, встречи с которым она так долго искала. Выше осин, с коричневой корой вместо кожи, разлапистыми как кленовые листья, ладонями. Он наклонился и посмотрел Маше в глаза долгим зелёным взглядом из-под мшистых бровей. А она ответила прямым взглядом таких же изумрудных глаз. Не успела ничего сообразить – не то, что сказать! – как уже сидела на широченном плече, а буйный ветер весело заметал следы на пыльной дороге.

Свадьбу сыграли той же весной. Да какую! Весь лес хохотал и шатался, пьяная луна отбивала коленца и закручивала тёмно-синий платок со звёздами. Хмельной ветер ломился в наглухо запертые ставни. Из деревни несколько дней никто и носу не казал.

Хозяйство оказалось большим и сложным. Но Маша везде успевала, недаром она теперь Лешачиха. Не только по дурацкому детскому прозвищу, но и по-настоящему! За оленятами присмотреть, медведей разными тропами развести, чтобы не подрались, кабанов на правильное пастбище выгнать, да присмотреть, чтобы кикиморы не шалили.

Каждую зиму они с мужем дремали вполглаза в большом старом дубе. Это было их любимое место. С холма открывался чудесный вид на излучину реки и деревню. Они сидели на ветвях часами, обнявшись и говорили о том, что пока есть в этом мире этот дуб, останутся живы и они.

Тем временем, людей становилось всё больше, деревня росла. Сначала там построили большой причал, потом положили на землю длиннющие железки. По железкам сначала редко, а потом всё чаще начал греметь громоздкий вонючий червь с людьми внутри. Выше церквушки встали заводские трубы. Охотники извели медведей и кабанов. Новая лесопилка сожрала любимую машину рощу. Там, где раньше были поляны, теперь урчали тракторы. С каждым годом Маша становилась мрачнее, а её муж спал всё дольше. Поначалу они пытались наказывать нарушителей как встарь. Но на место каждого загубленного дровосека приходил десяток новых. Леший теперь не приводил охотникам дичь, а уводил их от неё. А Маша охоту не бросила. Помогала мужу морочить лесорубов, отваживала от заповедных мест. Это помогло ненадолго: олени ушли, уток повывели, а последнего медведя застрелили. Рядом с одними рельсами положили другие, червей-поездов стало больше. Вырубки подходили всё ближе к холму.

Как-то зимой Маша проснулась от того, что ствол любимого дуба трясся. Лесорубы добрались до холма. Жадное железо впивалось в ствол. С каждым ударом топора силы утекали.

Она бросилась трясти мужа, но тот спал непробудным сном. В последнюю минуту Лешачиха выпрыгнула из дерева. Ей оставалось только смотреть, как со скрипом повалился могучий исполин, заперев в себе лешего. Она осталась одна.

Дуб оттащили на лесопилку и разделали на доски, которыми потом обшили стены в новенькой гостиницы в центре города. Лешачиха ходила туда несколько раз. Плакала и звала, но никто не отвечал.

Тоска и горе поселились в её душе. Она ушла в самую глухую чащу, забилась под корягу и заснула чёрным сном, заполненным слезами и ускользающим светом. Лес приходил в запустение. Прежние грибные поляны запаршивели, ручьи стали болотами, буреломы перегородили тропы.

Когда спать стало невмоготу, а слёзы сменились пустотой, она вышла наружу. Среди десятка деревьев тянулись твёрдые дорожки и стояли скамейки, а снаружи… Куда ни кинь глаз, тянулись каменные коробки. В каждой коробке в тесной клетушке теснились люди. Они пировали на костях леса, кичились собой, кутаясь в шкуры бывших подопечных Лешачихи.

Маша бессмысленно шаталась по тёмным улицам, не понимая, почему всё ещё жива. Тонкая струйка еле уловимого, смутно знакомого запаха привела её к дому. Долго не могла она вспомнить, что это, пока со стены на втором этаже на неё не глянул знакомый изумрудный глаз.

– С тех пор она здесь, – вздохнул мой собеседник. – Заперлась здесь со мной. Бродит по комнатам, медленно сходит с ума. Иногда выходит на улицу, а когда возвращается, от неё пахнет кровью. Иногда играет с такими, как ты. Кажется, она уже не помнит, кто она. Это моя вина, я слишком хотел жить, цеплялся за то проклятое дерево… И вот…

Я слушал молча, перед глазами плавали пятна. Он этого не замечал.

– Помоги мне исправить содеянное. Хочешь вернуться на тропу? Зажги фонари.