Ширли Темпл третья

Пастор Фрэнк тянется к ее рукам. Сколько раз за последние тридцать лет она вкладывала свои руки в его и произносила слова молитвы? Сколько раз он проливал свет в сумерки ее души? Он знает все, что можно знать: о каждой ее муторной встрече с отцом Томми, о ее визите в больницу и о том, что она чуть не сделала там в синем халате и тонких, как бумага, шлепанцах, о каждом темном сне, каждой темной мысли; ему известны ее сомнения о Боге, об аде, о том, что будет после.

Пастор Фрэнк молится за ее сына. Он просит Бога вернуть Томми обратно домой, защитить от сил зла, которые хозяйничают в этом мире, снова направить Томми на путь истинный. Его слова парят у него над головой перистым облаком в ночном небе, их узор ломается и складывается заново на стратосферных ветрах. Мамуля, твердо стоя на земле обеими ногами, могла бы потянуться к ним снизу, запустить в них пальцы, но она этого не хочет. Она переиначивает в себе слова пастора Фрэнка, заимствует их силу. И возносит свою собственную молчаливую молитву, посвященную существу из соседней комнаты, надеясь, что обе их молитвы будут услышаны вместе.

— А про собачку мою добавите? — спрашивает она.

— Конечно, — отвечает он. — Приведете ее?

— Она у ветеринара.

Пастор Фрэнк улыбается и еще раз пожимает ей руки. Он говорит тихо, почти что шепотом. Он просит Бога не обойти Своей милостью славную малютку — как ее кличка? — малютку Ширли Темпл. «Господи, — говорит он, — мы превозносим красоту во всех Твоих созданиях — рыбах и птицах, черепахах и белках, кошках и собаках, и даже опоссумах».

Ночные стенания не прекращаются. Один из соседей заходит пожаловаться, и Мамуля сваливает все на телевизор, на свою глухоту. Она пробует оставить в прачечной зажженную лампу. Пробует подтыкать под все двери полотенца, чтобы приглушить шум. Распечатывает изображения тундры и других мамонтов и расклеивает их по стенам. Иногда по ночам, в полусне, Мамуле чудится, что эти крики исходят откуда-то из недр ее собственного тела. Она открывает рот, почти уверенная, что крики станут громче. Спит она только урывками. Ей снится, что Ширли ведет ее куда-то в мире снега и льда и неопознаваемых пейзажей. Все направления кажутся одинаковыми, но Ширли знает дорогу. Им очень важно добраться туда, куда они идут, но утром Мамуля уже не может вспомнить почему.

В одну из ночей она дает мамонтихе сразу три таблетки. На следующую ночь — четыре. Но какой бы ни была доза, они, похоже, не действуют.

— Ну что с тобой? — в отчаянии спрашивает она, снова в прачечной, при включенном свете. — Чего ты от меня хочешь? Тебе нужен самец? Мне очень жаль, но его нет и не будет. Ты здесь одна такая. Замолчи же ты наконец! Я уже все перепробовала, больше ничего не могу придумать. Я с ума сойду. — Она выходит обратно в коридор, оставив дверь в комнату Ширли открытой. — Ты этого хочешь? Выйти отсюда? Ну так иди. — Она распахивает дверь на задний двор. — Делай что тебе угодно.

По полу у ее ног медленно скользят желто-золотые полосы солнечного света. Она совершенно уверена, что никогда еще не видела утра, блистающего так особенно. Ей кажется, что она проспала тысячу лет.

Мамуля надевает халат и шлепанцы. Только на лестнице она вспоминает, что оставила все двери раскрытыми для Ширли. Мамонтихи нет в прачечной — и вообще нигде в доме.

— А ну-ка выходи, где ты там? Нечего со мной шутки шутить.

Она выходит из дома на солнечный свет и заглядывает под крыльцо, просто на всякий случай. Туда, в дальний угол, ушла умирать собака. Но мамонтихи там нет. Нет ее и во дворе, и в вольере. Ширли сбежала.

Конечно, Мамуле не к кому обратиться за помощью, кроме Томми. Его автоответчик включается через несколько гудков.

— Перезвони мне, — говорит она. — Это насчет Ширли.

Едва нажав отбой, она жалеет, что оставила такое сообщение. Что она ему скажет? Что потеряла мамонта? Что он теперь бродит по округе? Она садится в машину и объезжает окрестности, хотя громко позвать Ширли по имени у нее не хватает духу. На Пейтон-стрит она замечает у одного кирпичного дома что-то объемистое, но при ближайшем рассмотрении это что-то оказывается всего лишь порослью желтой пампасной травы. Через две улицы седовласый мужчина в синем тренировочном костюме прогуливает джек-рассел-терьера. При виде человека с собакой, дружно идущих рядом, Мамуля еле удерживается от слез. Она возвращается домой и включает телевизор в спальне. Ждет, что о Ширли скажут в местных утренних новостях, потом в дневных, потом в вечерних.

Она выходит на крыльцо выкурить сигарету и не сразу соображает, каким концом совать ее в рот. Пепел хлопьями падает на кирпичи под ногами. Ей видится Ширли в лучах фар на автостраде, Ширли в перекрестье охотничьего прицела, потом ее голова на стене в ряду других трофеев.