Широки Поля Елисейские (СИ)

Одна из дверей вдруг приоткрывается. Оттуда тянет белесоватым сиянием. Я подхожу и становлюсь на пороге - спросить дорогу или ещё что.

Внутри как в огромном яйце. Свечение становится более внятным - молочный опал с зеленоватой игрой. Далеко в облаках теряются цепи, на каждой из которых подвешена зыбка, плотно укрытая кружевами. Кружева колышутся, сквозь них глядит нечто странное. Страшное. Разной степени омерзительности. У каждой зыбки по девичьей фигуре: тело неподвижно, лицо застыло в благостном оскале утробной нежности. На заднем фоне суетятся фигурки поменьше, будто бы детские.

Хочу сделать шаг внутрь...

- Стойте, где стоите! - слышен голосок. - Я сейчас. Света, Светония, это по моей наводке, подмени, хорошо?

- Надоело, Вирджил, - отзываются из банно-прачечного тумана. - Учти, с тебя за прошлый раз причитается.

С той стороны ко мне подходит девочка лет десяти-одиннадцати, смуглая, кудрявая, темноглазая.

- А вот туда не надо - съедят, - говорит Вирджил. - Знаете, что там в колыбельках? Полые младенцы. Не записанные в плане. Их вымолили, но неладно же отпускать наверх тело совсем без души. Вот и спеют, и переспевают, и клянчат себе хоть завалященькую душонку. А если долго не выгорает - сосут из кого попало. Раззявы у нас долго не держатся, поняли?

- Не очень. Но мне явно не туда... Вирджил?

- Если полностью, то Вирджилия. И, слушайте, я вас на всякий случай провожу.

- Ты разве знаешь, куда мне надо?

- А вы сами знаете? И никто кроме вас не знает. Ничего, пустим в дело нюх.

Девочка плотно ухватила меня за руку и поволокла подальше от опасного места. Словно у нас под ногами горело.

- Слушай, а почему здесь полы такие тёплые?

- Добрыми намерениями вымощено, - она пожала плечами. - Добрые дела, когда доходит до исполнения, мало кого согревают. Потому что выкраиваются не по фасону получателя, а по мерке того, кто произвёл.

Теперь на дверях вместо номеров поблёскивали картинки, но тоже непонятные.

- Выбирайте иероглиф.

- Как именно - тот, что позатейливей? Не понимаю. А если я не знаю, то, может быть, ты скажешь, где поинтереснее? И, пожалуй, с чего принято начинать.

- Принято, - повторила девочка с лёгким презрением. - Ну ладно. На вашем месте я бы начала с одежды. Вон вы любите чёрное, а вас всю жизнь наряжали в серо-буро-малиновое, словно бы вас чёрное старит. Серость - это ведь не ваше.

- Бутик? Ателье? - Вопрос о деньгах как-то перед нами не встал.

- Всё сразу.

И толкнула близлежащую створку.

Невозможно было представить такое множество оттенков чёрного, тем более назвать. Смоляное, антрацитовое, графитовое, эбонитовое, землистое, кремнёвое, воронова крыла, бычьей крови... и уже исчерпаешь язык. Говорят, мастерицы, что ткут бухарские ковры, могут различить и назвать пятьдесят и более оттенков красного - он тоже здесь присутствовал, оттого мне почудилось, будто меня завернули в ковёр, как царицу Клеопатру. Или то был шатёр кочевника.

Хозяйка, статная рыжекосая дама на возрасте, подошла с поклоном и любезностями:

- Рада помочь новому гостю. Извольте выбрать.

Тут передо мной возникли бесконечные ряды одеяний, чьи два ведущих цвета отливали всеми цветами радуги и роняли на стены и пол такие же отблески.

- Не трусьте, - Вирджилия несильно пихнула меня локтем под ребро, - ваше само под руку ляжет.

"В конце-то концов, здешнее разнообразие сводится к регулярности, как спряжение немецких глаголов, - пришло в голову. - Трико-туника-плащ, длинное платье плюс пелерина, широкая блуза с шароварами и поверх них жакет".

Как-то интуитивно выбралось последнее: и практично, и легко влезать. Натянулось без особого труда, словно до того на мне ничего ровным счётом не было, и село как влитое. Кудри зашевелились на голове и стали расти, пока не достигли сборчатого воротника, плечи расправились, грудь вздохнула свободней, талия и живот втянулись.

- Носите на здоровье, - снова поклонилась хозяйка, провожая нас обеих до двери. - И пусть моё мастерство сделает вас ещё краше.

Что за чудеса такие!

- Ваш наряд потому и ваш, что подгоняет под себя. Под истинный облик, - объяснила девочка, слегка посмеявшись над моей растерянностью. - Не сравнить с идеалом, но, скажем так, выглядит неплохо. По одёжке, как ни крути, встречают.

- Где?

- Хотя бы в таверне с плясками. Это называется кафешантан или я что-то путаю?

- Наверное, слово устарело. Можно сказать "кабаре". А можно и не говорить.

Мы снова сели в лифт, который опять двинулся, причём в неясном направлении - почва ушла из-под ног, но тело набрякло тяжестью.

На полупрозрачных, как стрекозиное крыло, створках заведения кто-то нарисовал витраж по мотивам Тулуз-Лотрека: улыбки, обрамлённые пышными чепцами, каскад летучих оборок, приветственно помахивающие ноги в белых панталонах, чёрных чулках и башмачках на каблуке. При виде последнего мой взгляд оборотился на мои собственные туфли - они вроде как должны были остаться прежними, но незаметно для меня превратились в нечто средневековое. Ну, почти. Впоследствии многое появлялось, едва стоило о том подумать.