Широкий Дол

Мистер Гилби кивнул и попросил меня остановить двуколку. Я осталась сидеть в ней, глядя, как он идет по нашему полю, точно хозяин; как берет в горсть зеленые колосья и снова их отпускает; как, собрав в ладонь несколько незрелых зерен, бросает их в рот и жует, точно задумчивая саранча, которую я по собственной глупости к себе пригласила. Я понимала, что единственный способ не показать своего отвращения ни на лице, ни в голосе – это постараться быть такой же холодной и бескровной, как сам мистер Гилби. Впрочем, это было нетрудно. Мне было так больно от того, что я сама привела какого-то купца на ту землю, на которую, как поклялся мой отец, ни один из этих «деловых людей» никогда не ступит, что внутри я совершенно застыла, превратилась в ледышку. Я испытывала холод, леденящий холод, хотя полуденное солнце жарко светило, да и одета я была в амазонку с длинной юбкой и жакет.

– Хорошо, – одобрительно заметил мистер Гилби, снова садясь в двуколку. – Отличная пшеница! Многообещающая. Хотя это дело весьма ненадежное – покупать урожай на корню. Вы должны сделать мне определенные скидки, миссис МакЭндрю, ведь я рискую.

– Справедливо, – вежливо ответила я. – Не хотите ли теперь посмотреть нижние поля?

Он кивнул в знак согласия, и я повезла его дальше по верховой тропе к подножию холмов. Плантация молодых деревьев слева от нас выглядела просто великолепно, но я старалась даже не смотреть туда, испытывая какое-то сосущее чувство вины. Вода и земля Широкого Дола кормили эти чудесные юные раскидистые сосны, но они больше Широкому Долу не принадлежали. Они принадлежал мистеру Льюэлину. Этот прекрасный, широким полукругом раскинувшийся молодой лес, который с такой любовью и гордостью выращивал мой отец, уже не мог служить нам источником будущего благополучия, бесконечным запасом строительного материала и дров. Он больше не был нашим. Он был продан на корню, как и пшеница, еще до того, как эти деревья созрели и достигли должных размеров. И вот теперь я продавала на корню пшеницу, когда та еще зеленела в поле. Казалось, ничто здесь больше не принадлежит Широкому Долу. Ни эти деревья. Ни эта пшеница. Ни даже я сама.

Мистер Гилби снова вылез из двуколки и прошелся по краю пшеничного поля. На этих северных склонах пшеница созревала позднее, и крошечные бледно-зеленые зернышки в недозрелой оболочке, которые он отправил себе в рот, были не крупней зернышек риса.

– Хорошо, – снова сказал он. – Но дело все же очень рискованное. Очень.

Качество нашей пшеницы и возможные шансы на то, что урожай отчасти вполне может быть испорчен плохой погодой, были его основными темами весь тот долгий полдень, пока я потела, ожидая его на кучерском месте, и дрожала от ужаса, который постоянно жил теперь в моем сердце.

Он ходил по моим полям и смотрел в мое небо так, словно мог бы купить заодно и его – так сказать, скопом. Несомненно, и это голубое небо, и эти горячие белые облачка на нем тоже были «хороши, но связаны с риском».

Мистеру Гилби захотелось осмотреть и те поля, что были на общинной земле, и нам пришлось проехать через деревню. Я бы предпочла поехать через лес, но мост возле мельницы был давно снесен паводком, а объездного пути для двуколки не было. На этот раз при звуках копыт моей лошади не хлопнула ни одна дверь, но в деревне царило такое безмолвие, словно все ее жители, заперев свои дома, разом отправились бродяжничать.

– Тихое место, – сказал мистер Гилби. Похоже, эта неземная тишина проникла даже в его голову-копилку.

– О да, – сухо подтвердила я. – Но деревня отнюдь не пуста, можете быть уверены.

– У вас неприятности с крестьянами? – Он с пониманием посмотрел на меня, вздернув черную бровь. – Не желают приспосабливаться к новым порядкам, да? Ничему не хотят учиться?

– Да, – кратко ответила я.

– Плохо дело, – пробормотал он. – А сено в стогах они у вас тут не жгут? Посевы в полях не портят? На амбары не нападают?

– Нет, у нас никогда ничего подобного не происходило и не произойдет, – твердо заявила я. – Они, конечно, жалуются на жизнь, но ведут себя достаточно тихо.

– Это хорошо, – сказал он. – Но все равно риск большой.

– В чем же тут риск? – спросила я, пуская Соррела рысью, поскольку мы уже миновали зловеще пустынную деревенскую улицу.

– Риск очень большой, – подтвердил он. – Вы просто не поверите, сколько у меня бывает неприятностей, пока я везу зерно по сельским дорогам в Лондон. Бывает, и матери с детьми поперек дороги ложатся прямо под колеса повозок. А отцы семейств тем временем окружают повозки и осыпают возчиков проклятиями – словно несчастные возчики в чем-то виноваты! Раза два я и сам этой разъяренной толпе попадался. И однажды мне пришлось продать им пол-воза зерна по рыночной цене, только чтобы они меня пропустили!

– У нас здесь ничего подобного нет, – твердо сказала я, и по спине у меня пробежал суеверный холодок.

– О да, – сказал он. – В Сассексе пока спокойно. Пока.

Мы въехали на конюшенный двор, и я провела мистера Гилби в свой кабинет.

– Приятная комната, – сказал он, озираясь и словно оценивая мою мебель.