Широкий угол

В конце концов мне разрешили сдать экзамены в пустом кабинете подальше от одноклассников – те даже не видели, как я вошел в здание. Я закончил первый год старшей школы и встретил лето, не имея ни малейшего понятия, где окажусь в сентябре. Родители тем временем решили отправить меня к психологу.

Порог кабинета Норы Оппенгеймер на четвертом этаже добротного кирпичного здания в Кембридже я переступил, теряясь в догадках, что меня ждет. Светлая комната средних размеров. А сама Нора Оппенгеймер выглядела довольно молодо, хотя на ее лице лежал отпечаток равнодушия, словно она уже сдалась. Кольца на руке не было – значит, не замужем. Она была не из общины, но родители решили, что раз она еврейка, значит, сможет разобраться в моем образе жизни и потребностях. Я оставил дверь открытой, но Нора тут же попросила ее закрыть.

– Лучше не надо, – возразил я. – Ихуд. Мужчина и женщина не должны оставаться наедине.

Нора Оппенгеймер раскрыла рот, словно хотела что-то сказать, но передумала. Прямо как рыба, подумал я. Зато с декольте: грудь, конечно, в нем не видно, но для недозволенных мыслей – зеленый свет.

– Понимаю, – сказала она наконец, хоть я и видел, что ничего она не поняла. – Ну что ж, с чего начнем?

– С чего хотите, – с вежливой улыбкой ответил я. Решил играть роль милого мальчика.

– Родители за тебя беспокоятся, Эзра. Какой-то твой поступок их очень… удивил, скажем так. Как тебе кажется, что их тревожит?

– Я фотографировал Малку Портман в мужском туалете. Я увлекаюсь фотографией и подумал, что эти снимки пригодятся для портфолио. Но общине они не понравились.

– Если не ошибаюсь, в твоей общине не разрешается фотографировать женщин. Почему же ты это сделал?

Я пожал плечами.

– Ругать будете? – резко спросил я.

– Что ты, Эзра. Я здесь не для этого. Мне просто нужно понять, что толкнуло тебя на такой поступок. Чего ты хотел им добиться? Всех рассердить? Привлечь к себе внимание?

Я решил, что она идиотка, зато юбка у нее чуть задралась, обнажив несколько сантиметров кожи выше колен. Усилием воли я отвел взгляд от ее ног и неуверенно проговорил:

– Я считаю, что женское тело очень красиво, и решил выразить свое восхищение таким образом. Вот и все. Что тут плохого? Я очень горжусь этими снимками. И горжусь каждой минутой, проведенной тогда в туалете. Не каждый уговорил бы Малку Портман позировать, а у меня получилось. А хотел бы я, чтобы меня хвалили, чтобы мной восхищались, а не обвиняли и уж тем более высмеивали.

Потянулись дни: долгие часы я просиживал над священными текстами в летнем лагере Талмуд Тора*, после обеда сбегал к тете Сьюзи и регулярно посещал Нору Оппенгеймер.

Наши беседы были пустой тратой времени, но эта ее одежда – откровенная, яркая, совсем не похожая на черные бесформенные платья матери, – открывала мне вход в Эдемский сад. По ночам я представлял обнаженное тело Норы – более зрелое, чем у Малки Портман, налитое, манящее. Подавляемые прежде жалкие фантазии о девочках из общины, теперь – безудержные и конкретные – перенеслись на моего психолога. И, словно этого было недостаточно, чтобы создать напряжение в ее кабинете и моих чреслах, Нора настаивала, чтобы я говорил о сексуальности. Я не очень хорошо представлял себе, что это, и вопросы Норы казались мне заманчивым приглашением исследовать эту прежде запретную сферу.

Было неловко, но я решил, что неплохо хоть с кем-то поговорить об этом. «Тебе же это пригодится? – спрашивал голос у меня внутри и тут же сам отвечал: – Пригодится».

Однажды я поинтересовался у нее:

– Почему вы от меня этого требуете?

– Чего требую, Эзра?

– Почему вы хотите, чтобы я говорил о… об этом?

Нора Оппенгеймер набрала воздуха и ответила:

– Я думаю, что запреты и табу, с которыми ты вырос в ультраортодоксальной общине, привели к серьезной фрустрации. А она, в свою очередь, побудила тебя сделать эти снимки. Эзра, я хочу, чтобы ты понял одно: сексуальность присуща человеку от природы, и нет ничего более естественного. Благодаря сексу люди и животные продолжают род. Он – основа мироздания. А твои родители внушили тебе мысль, причем довольно спорную, будто секс – это зло.

Нора говорила страстно, чеканя каждое слово. «Зло» она произнесла с нажимом.

Я молчал.

– Эзра… Возможно, я буду первым и последним человеком, который скажет тебе нечто подобное. Но то, что ты сделал в том туалете, это… Это прекрасно. Твои снимки великолепны. Тебе есть чем гордиться.

Я спросил, правда ли она так думает. Нора мягко кивнула. Мы помолчали. И вдруг я выпалил, что был бы рад повторить съемку, а из нее вышла бы прекрасная модель. Она спросила, всегда ли я ношу с собой камеру. Теперь кивнул я.