Широкий угол

– Положим, заповеди действительно непоколебимы. Но как насчет обычаев? – не отставал я. Отец мрачно посмотрел на меня, а мама приподнялась на стуле. Никто мне не ответил, так что я решил поднажать. – Здесь не говорится об обычаях. Учим ли мы наших детей, что обычаи тоже непоколебимы? История меняется, заповеди – нет, а наши обычаи могут меняться и подстраиваться под окружающую действительность.

Не успел отец ответить, как Биньямин Фишер ядовито поглядел на меня и проговорил:

– Полагать, что обычаи могут меняться – первый шаг к нарушению библейских заповедей.

Его жена и дети молча глядели на происходящее; отец попытался было вставить: «Ну а теперь мы можем дальше…» – но я еще не закончил.

– С самого рождения меня учили одеваться и вести себя определенным образом, ровно так же, как и есть кошерную пищу и соблюдать шабат. Обычаи и законы стоило бы разделять, – возразил я.

– Эзра! – возмутилась мама, показывая, что пора остановиться.

Биньямин Фишер несколько секунд молча меня разглядывал. А потом спросил:

– Так значит, вот чему вас в школе Нахманида учат?

– А если и так?

– Я бы был очень обеспокоен, если бы в нашей школе детей учили подобным глупостям. Мы гордимся своей верностью обычаям, и родители твои – тоже.

Я смотрел ему в глаза и не знал, как реагировать. В душе у меня словно что‐то горело. Я резко отодвинул стул, встал и двинулся к лестнице под озадаченными взглядами Фишеров и смущенными – родителей. Я поднялся всего на несколько ступенек, и тут входная дверь открылась и в дом вошел Карми.

Луч света прорезал мою комнату, в нем я увидел силуэт Карми. Было почти два часа ночи. Карми вошел, закрыл дверь, комната снова погрузилась во тьму. Карми немного постоял, пытаясь понять, сплю я или нет. Как только его глаза привыкли к темноте, он сразу увидел, что я сижу на кровати, и подошел ко мне.

– Расскажешь, что у вас такое случилось? – прошептал он.

– Расскажи лучше, что случилось у вас. Почему ты вернулся?

– Какая разница. Почему ты убежал, стоило мне появиться?

– Так совпало. Уж в такой момент ты появился. У тебя что, с отцом не заладилось?

– Потом объясню. Сначала тебя послушаю.

– Ладно. Но прежде расскажи, что было после моего ухода.

– Да ничего не было. Я сел за стол, мы дочитали Агаду, все делали вид, что ничего не случилось, о тебе вообще не говорили. Я не понимал, почему ты поднялся к себе, но решил не спрашивать. Твой отец сидел зеленый от злости, а мама несколько раз выходила из‐за стола.

«Наверное, в кухню – плакать», – с горечью подумал я.

– Ну так что же, расскажешь, что у вас приключилось? – поторопил меня Карми.

– Я поспорил с мистером Фишером, только и всего. Речь шла о непоколебимости библейских заветов, я сказал было, что к обычаям можно подходить более гибко, а он на меня так и набросился – типа, нечего такое при его детях говорить, и я…

– А твой отец? Он что сказал?

– Фыркнул, как всегда, и даже одним словом Биньямину не возразил.

Карми немного помолчал.

– Поэтому ты и ушел? – спросил он.

Хоть свет был выключен, Карми увидел, как я кивнул. Тишину нарушило урчание у меня в животе.

– Ты так ничего и не поел?

– Ага.

– Жди, я быстро.

Карми приоткрыл дверь и тихо вышел. Было слышно, как в соседней комнате спорят родители. Но уж на этот раз я не стану устраиваться у них под дверью, чтобы послушать, что они там обо мне говорят. Теперь я плевать на это хотел. На пасхальном седере полагалось обсуждать тексты и спорить, а они превратили его в какое‐то формальное мероприятие. То, что они не оценили мою попытку участвовать в обсуждении, меня не удивило, но от воспоминаний о том, что произошло внизу несколькими часами раньше, я чувствовал себя совершенно одиноким. Дверь снова открылась, вернулся Карми.

Я выхватил у него тарелку. На мацу он намазал харосет*. Я жадно глотал еду, с набитым ртом благодаря Карми. Он оказался моим ангелом-хранителем, и не только потому, что меня накормил, и я знал, что буду всегда ему благодарен.

– Жаль, что так вышло. Ты этого не заслуживаешь, – сказал он, пока я ел. – Жаль, редко удается высказать свое мнение, особенно если оно противоречит традициям общины.

– Они уверены, что я это им назло. Они не понимают. Мне важно говорить, что я думаю, я хочу выпустить наружу свои сомнения, мне нужно…

– Тише! – перебил меня Карми. – Не кричи.

– Прости. Я просто хочу сказать, что чувствую себя совершенно, совершенно бессильным!

– Прозвучит банально, но ты даже не представляешь, как я тебя понимаю, Эзра. Даже не представляешь, – Карми растянулся рядом со мной на кровати и сжал мое плечо. – Мне твое мнение интересно. Но правда в том, что твоим родителям очень страшно. Они так боятся предать веру, что готовы довести все до абсурда, лишь бы быть уверенными, что ни на миллиметр не отступили от правил.

– Вот что меня больше всего бесит, так это их пассивность. Сами же разрешили мне учиться в школе Нахманида, но стыдятся этого, я же вижу. Почему они даже перед друзьями не могут защитить свой выбор? Почему позволяют какому‐то там Биньямину Фишеру на себя нападать?