Широкий угол

Несколькими часами позже я сидел на входе в аэропорт Аммана рядом с чемоданом, глядя в пустоту перед собой. Самолета надо было ждать почти девять часов, но я решил не выходить из аэропорта. Съел невкусный бутерброд с сыром и связался с редактором «Рейтерс». Отправил ему пару снимков из Манамы в низком качестве, и он мне перезвонил. Сказал, что хочет как можно скорее получить оригиналы и готов заплатить по триста пятьдесят долларов за каждый. Я продал ему восемь фотографий и заработал две тысячи восемьсот долларов. Позже, во второй половине дня, я пошел на регистрацию, не испытывая облегчения оттого, что выехал из Манамы, и даже не чувствуя радости от полученного гонорара. Сорок пять минут полета я думал только об одном: эти деньги мне пригодятся, пока я не найду новую работу в Нью-Йорке.

В Тель-Авиве я приземлился в половине десятого вечера, и мое сердце тут же заколотилось от свободы, радости и энергии. Я сбежал из безумного мира женщин в хиджабах, нарушений прав человека и дискриминации меньшинств и оказался в свободном знакомом месте, где царила удивительная и живая атмосфера.

Впервые в жизни почувствовав, каково это – скрывать свою религиозную принадлежность, чтобы не лишиться жизни, я осознал, что больше всего мне хочется оказаться в единственной стране на свете, созданной для евреев. И по этой простой причине я отправился в Израиль. В Нью-Йорке было легко не думать о своих корнях; но в Манаме, откуда рукой подать до Саудовской Аравии и Ирана, я почувствовал необходимость защищать и оберегать их. Возможно, родители не смогли привить мне иудаизм, к которому я чувствовал сейчас принадлежность; и все же в Бахрейне я ощутил, каким тяжелым грузом лежит на мне долг перед Карми, и понял, что пришло время доказать самому себе и всему миру, что серая зона, о которой мы с ним столько говорили, действительно существует; если мне так этого хотелось, значит, я мог создать для себя новую связь с моим иудаизмом.

Тель-Авив принял меня в объятия без стыда и гнева. Меня обнимали грязные многоцветные улицы, старые дома, стоящие бок о бок со строящимися небоскребами; меня обнимали пары, разгуливающие в шлепанцах среди зимы, с породистыми собаками на поводке; меня обнимал запах чеснока из фалафельных и яркие фруктовые коктейли, которые в этот жаркий рабочий день прямо на ходу пили прохожие. Поражало при этом царящее вокруг спокойствие.

Иврит, раньше казавшийся мне слишком грубым, теперь звучал нежно и музыкально. Как бы мне ни нравилось глядеть на шиитов Бахрейна, вышедших на Жемчужную площадь, чтобы потребовать у своего суннитского правительства расширения прав, как бы ни по вкусу мне были радостная атмосфера и мезе, которые подавали в ливанском ресторане, но факт оставался фактом: Персидский залив я покинул с чувством облегчения. Улицы здесь были такими же грязными, как в Нью-Йорке. У меня сразу возникло ощущение, что Израиль – мой второй дом, о котором я слишком долго не знал.

Из номера в отеле «Ренессанс» я смотрел на отражения городских огней в Средиземном море. Я распахнул окно, чтобы полной грудью вдохнуть свежий и соленый морской воздух.

Я включил ноут и проверил почту. Редактор «Доуп» просил позвонить ему по скайпу.

– Я слышал, вы вернулись, – сказал он после приветствий.

– Да, там стало опасно. Жаль, газеты об этом почти не говорят. Я читал в одном местном блоге на английском, что полиция стреляла в толпу, чтобы вытеснить ее с площади, ранила кучу народу и убила как минимум четверых. Говорят, дошло до того, что армия пыталась не пропустить на площадь машины скорой, приехавшие за ранеными. Я в шоке.

– Да, такие вещи действительно шокируют, – прервал меня он. Было видно, что это его не интересует. – Эзра, послушай, насчет снимков…

– Да?

– Мы не можем использовать их для следующего номера. У нас есть только фото для обложки. А другую одежду, которую нам предоставили дизайнеры, вы не использовали.

– Не использовали, потому что поработали несколько часов, а потом нас выгнали, – возразил я.

– Понимаю, но нет фото – нет материала.

– То есть вы даже фото для обложки не используете?

– Боюсь, что нет.

– Вы отправили в Бахрейн четырех человек. Заплатили больше шести тысяч долларов аванса. Мы своими глазами видели революцию. Я даже сделал снимки, которые опубликовали «Рейтерс». У вас на руках отличная история. Конечно, фотографий с одеждой не хватает, но, по сути, «Доуп» оказался единственным изданием, которому дали разрешение на въезд. Вы не можете этим не воспользоваться. Почему вам так важны все эти дизайнеры?

– Эзра… Успокойся. Дизайнеры мне очень важны. Если ты вдруг забыл, «Доуп» – журнал о моде, а не о политике. Если тебе так хочется, можешь рассказать свою историю в «Нью-Йоркере», наверняка они с радостью выпустят огромную статью о твоей поездке в Бахрейн. А мне нужна одежда. Мне нужны снимки Сьерры. Скорые, демонстранты и все то, о чем ты тут рассказываешь, меня не интересует.

Я не мог поверить, что он действительно так думает. Я закончил звонок и принялся в растерянности расхаживать по номеру.