Широкое течение

Испуганно заплакали братишка и сестренка. Антона тоже душили слезы, туго схватив его за горло. Может быть, именно в этот миг он почувствовал себя повзрослевшим, старшим в семье, хозяином, и держался, крепился, ласково гладил вздрагивающие от рыданий плечи матери, точно унимая ее боль.

— Перестаньте реветь! — крикнул он на ребятишек. Те примолкнув, уткнулись в сарафан матери, захлебываясь слезами. Она судорожно теребила их головы и шептала, словно в беспамятстве:

— Сиротинушки мои… Покинутые…

Посадив уже притихшую мать на лавку, рядом с елкой, Антон не выдержал и, не желая показывать своих слез, выбежал на крыльцо, на обжигающий морозный ветер, уткнулся лбом в столбик, подпиравший навес, и заплакал, не разжимая зубов; потом, вскинув голову, он взглянул на усыпанное звездами безучастное и бесприютное небо и понял, как трудно будет жить без отца в этом огромном мире, и, стиснув кулаки, выдавил с лютой недетской злобой:

— Эх, Гитлер!.. Сволочь!..

Война отняла у Антона самого родного человека. Он рос и учился без отца, добрые люди помогли встать на ноги, обучили трудной, но почетной профессии, перед ним открывался широкий и ясный путь в жизнь. И вот над его счастьем, над его любовью, над мечтой, над этим вот объятым тишиной и прохладой миром, над самой жизнью нависла угроза новой войны.

Из темноты леса пахнуло на него холодом, кинжальным блеском сверкнул над лесом лунный свет… Подошла Таня, бесшумно села рядом и обхватила колени руками, сжалась.

— Этот очаг войны необходимо затушить в самом начале, не дав ему распространиться по всей земле, — сказал Алексей Кузьмич. — Это в наших силах…

В ответ на это Антон подался к Фирсонову и глухо, но отчетливо проговорил:

— Как странно все получается: работаешь, учишься, намечаешь планы — кончить десятилетку, институт… Жизнь только начинается. А тут война… Что делать, Алексей Кузьмич? — Он смотрел в лицо парторга и ждал ответа.

Алексей Кузьмич сказал просто и решительно:

— Что делать? Работать. Враги страшатся не только нашего оружия, но еще больше, пожалуй, нашего труда. Запомни это… Как же нам надо трудиться, если в нем, в труде-то, заключается вся наша сила?.. — Помолчав немного, он прибавил: — Пусть это будет и ответом тебе на наш разговор сегодня утром на пруду.

Возвращались домой затемно. Антон шагал молча и угрюмо, ощущая в себе еще неясную, неосознанную, но настоятельную потребность каких-то решительных действий.

7

Придя в цех, как и обещал, задолго до начала вечерней смены, Антон поднялся в партбюро и, постучав, вошел к секретарю. В комнате находилось несколько партгруппоргов. Фирсонов отсчитывал и раздавал каждому белые разграфленные листы. Он сидел за столом так, будто присел на секунду и не мог оторваться, и от этого весь его вид выражал нетерпение, озабоченность, лицо с затвердевшими чертами казалось осунувшимся, беспокойным, потемневшие глаза глядели пристально и строго.

Когда партгруппорги, получив листки, разошлись по участкам, Алексей Кузьмич взглядом пригласил Антона к столу. Парень послушно сел и, зажав руки в коленях, застыл в ожидании. Алексей Кузьмич машинально погладил ладонями настольное стекло, передвинул чернильный прибор, пресс-папье, дымящуюся трубку, потом сказал:

— Весь народ поднялся на борьбу за мир. Ты не должен сторониться… Сегодня состоится общезаводской митинг в защиту мира. Выступать будешь?

— Буду, — живо и горячо отозвался Антон и в следующую секунду испугался своей решительности. — Но я никогда не выступал на собраниях…

— Скажешь то, что думаешь… Прошлый раз, на даче, в лесу, ты хорошо говорил, про учебу, про институт, планы… Вот об этом и скажи…

В конце дня, в промежутке между первой и второй сменами, зазвучал протяжный гудок. Из распахнутых дверей цехов выходили рабочие. Бурными потоками люди текли между каменными корпусами, стремясь на центральную площадь завода.

Заслонив свет солнца, над заводом неслись серые облака, сеяли мелкую дождевую пыль, лакируя железные крыши зданий, и от этого лица людей казались неяркими, угрюмыми и гневными, непокрытые волосы, плечи потемнели от влаги. Над головами их разящим пламенем горел кумачовый плакат: «Миру — мир!».

Вместе с Володей Безводовым Антон протолкался сквозь плотно спрессованную толпу к трибуне, остановился, с волнением ожидая начала митинга. Час назад Володя привел его к себе в комсомольское бюро и сказал, возбужденно:

— Выступать собрался? Это хорошо! Тебя будут слушать: за твоей спиной — тысячи молодых рабочих! Ты это помни. Слова твои должны быть горячие, как металл, который ты куешь. Давай составим план речи, чтоб все шло гладко, сильно… Самое главное — не волноваться… Понял? — Володя усадил Антона за стол, пододвинул к нему бумагу, чернила. — Пиши.