Широты тягот

С помощью трости Апо кое-как справляется с напором ледяного потока. Жаркий солнечный свет, который пробивается сквозь низкий листвяной полог, — здесь растут абрикосы, фундук, миндаль — резко контрастирует с холодными струями, журчащими у его ног. Бурление бегущей воды отражается в мыслях старика. Они тоже вихрятся и бурлят, проклиная все правительства мира, технику и сладкоголосого кашмирца, — кто, как не они, повинен в его теперешних страданиях? Та зверюга в полях — вовсе не долгожданный спаситель, а предвестник вражеского вторжения.

— Дальше что? — бормочет Апо. — Веяльная машина?

Веяние — одна из самых изящных процедур, которые приходится выполнять людям. Точнее, женщинам. Они подбрасывают золотистые зерна высоко в воздух и свистят, призывая на помощь ветер. Даже солнце отклоняется от своего пути, чтобы озарить их. Его жена, давно умершая, была лучшей свистуньей, какую только знала их деревня. Ветер, шутили подруги, ведет себя как ее поклонник.

Задумавшись, Апо останавливается, чтобы сорвать по дороге абрикос. И немедленно выплевывает пыльный плод. Все это проклятое чудище — плюется пылью на целые мили вокруг, загрязняет и души, и фрукты! Ну довольно! Как патриарх деревни, он обязан предпринять решительные действия. Он пойдет к кашмирцу, велит ему забирать свое чудище и отправляться с ним восвояси. Чего ради самому Апо и его потомству терпеть эти надругательства?

Он тащится дальше, опираясь на палку, и от его потного лба идет пар. Время от времени он останавливается, бормоча под нос проклятия. Он снимает свой головной убор, украшенный старыми монетами и розовыми гвозди́ками. По морщинам, избороздившим его лицо, стекают капли пота. Оно блестит, словно сбрызнутое дождем.

Дом кашмирца стоит далеко, на самой высокой окраине деревни. По традиции пришлым негоже жить среди местных. Последним исключением из правила был Апо, но никто этого уже не помнит, и тем более он сам.

К концу пути Апо превращается в красномордого бабуина с пеной на щелястых зубах. Усталый и разъяренный, он шагает прямиком в гостиную чужестранца и ошеломленно замирает, обнаружив там вместо бессовестного юнца пожилую кашмирку. Она стоит у окна неподвижно, как на картине. Его тяжелое хриплое дыхание не отвлекает ее.

— Мне надо поговорить с вашим сыном, — объявляет Апо на ломаном хиндустани, языке, выученном несколько жизней тому назад.

Женщина говорит так тихо, что ветерок мог бы подхватить ее слова и развеять их среди снежных пиков Гиндукуша. Апо не хочется выдавать ей свою частичную глухоту. Не может он и командовать ею как ребенком, требуя подойти ближе и говорить громче. Хотя волосы ее покрыты розовым платком в цветочек, а тело спрятано под свободным пурпурным кафтаном и пижамой, Апо видит на ее лице отпечаток прожитых лет.

Она чувствует его замешательство и указывает на стул в углу. Только совершив к стулу неторопливое путешествие, Апо обнаруживает, что это скелет. Вместо сиденья и спинки зияют дыры. Но остаться стоять было бы грубостью, а Апо не хочет грубить женщине. Так что вариант один — бесстрашно принять ее предложение и рухнуть на ковер.

С тех пор как колени перестали его слушаться, Апо не способен ни сесть, ни встать с пола без посторонней помощи. Будь хозяйка моложе — скажем, в возрасте его дочери или внучки, — он попросил бы ее помочь. Но по морщинам и сутулой спине видно, что она его ровесница. А воспитанный старик не позволит себе опереться на руку старухи, да еще незнакомой.

Когда первый шок от встречи с полом проходит, перед Апо вырастает грозная тень еще большего унижения. Его серьга, ниточка с жемчугом, обмотанная вокруг мочки несколько раз, запуталась в ковре. Он даже головы поднять не может.

Она кидается его спасать. Одной рукой мягко приподнимает ему голову. Ловкие пальцы другой устраняют помеху.

Серьги — показатель его высокого статуса, хочется сказать Апо. Каждая жемчужина передавалась из поколения в поколение. Никто здесь не вправе носить их, кроме него. Но он молчит, потому что она сейчас слишком близко. Едва начав глохнуть, Апо позабыл искусство шепота.

Гостя удивляет сила хозяйки, когда она поднимает его за плечи и сажает, прислонив спиной к стене. Он ей завидует. Она протягивает Апо его молитвенную мельницу. Ставит рядышком трость. Поправляет ему шапку и отряхивает куртку. А потом выходит из комнаты.

Апо рад этому. Труднее было бы переживать смущение в ее обществе, принося витиеватые извинения. Если бы только она была помоложе, то наверняка списала бы все это на непредсказуемую трагедию старения — возможно, даже пожалела бы его.

Беспокойные руки Апо тянутся к мельнице. Он старается вернуть себе душевное равновесие, косясь на окно и впечатляющую картину за ним. Отсюда видна Львиная река, известная чужеземцам как Инд, — она течет по дну глубокого ущелья. Видно, как она машет на прощанье, сворачивая в Пакистан. Но на протяжении короткого участка ничейной земли за излучиной она еще по-прежнему свирепа и вольна.