Шиш вам, а не Землю!

— Господи, нигде от этих диверсантов покоя нет! Уже из туалета прицельно бутылками бьют. Да прямо в самое уязвимое фарагосское место — их Президента!

Голос принадлежал уборщице. А Уборщица эта, как и все приверженцы этой профессии, обладала, естественно, не абы какой врождённой наблюдательностью. Поэтому Кондратий, опасаясь разоблачения и по логике вещей, последовавшего бы вслед за этим, четвертования тут же на месте без суда и следствия, поспешил поскорее убраться с места совершённого им жуткого до невозможности, вопиющего преступления!

Во всяком случае, приняв невозмутимый вид, он отодвинул в сторону собрата по гуманоидности и затопал по длинному коридору дальше, пока не пришёл в его конец и не увидел там большую, крупнокалиберную пушку, настоящую гаубицу среди гаубиц и гаубицу всех гаубиц.

Эта огромная пушка была повёрнута к окну и являла собой весьма впечатляющее и устрашающее одновременно зрелище. Рядом с лафетом, прямо на полу были навалены горкой снаряды: серебристо-голубоватые металлические шары, начинённые дьявольской силой.

«Вот бы нам такое в КГР! — восхитился Кондратий. — Мы бы показали этим фэтовцам! Подумаешь, двадцать планет в Системе, — скептически подумал он. — У нас тоже не хило — около десятка. А там ещё найдём, если понадобится. Всего-то сразу в хозяйстве и не углядишь. Никто, ведь, планеты наши толком не считал. Куролесят себе вокруг Солнца. А сколько их там, сам чёрт не разберёт! Он мог бы даже вновь открытым дать имена. Например, назвать в честь своей бабушки, которая лупила в детстве Придуркина смертным боем (детстве, конечно, Придуркина, а не бабушкином), когда он лазил рукой в сметану за обеденным столом. Нет, пожалуй, бабушка отменяется. Слишком неприятными были воспоминания Придуркна о ней».

Тут Кондратия посетили совсем другие мысли, более продуктивные и он начисто забыл о своей бабушке и ещё не открытых планетах своей системы. Эти посетившие его мысли были навеяны голосами, донёсшимися до него с внутреннего двора дворца.

— Это не Президента убили, а его двойника. И не убили вовсе, а только покалечили. И даже не покалечили, а всего лишь поцарапали. Да и то не сильно. Даже незаметно. Оглушили только. Но скоро он придёт в себя. Эй, там! В медсанчасти! Несите нашатыря! Да побольше!..

У Кондратия, конечно же, от такого сообщения аж мурашки по коже забегали от радости. И он даже бросился к пушке, обцеловывая её, как родную. Потому что рядом с ним больше не было ни кого, кого он мог бы расцеловать от всего сердца и от всей души и поделиться радостной для него и сногсшибательной новостью.

Но потом он опомнился от первых проявлений нежданной радости и принялся крутить и вертеть колёсики и штурвальчики пушки, наводя её ствол вдоль коридора, то есть — на то место, в котором синелицых фарагосцев столпилось больше всего и которые уже заподозрили в Кондратии фомальдегауского шпиона.

— Так просто, синемордые, я вам не дамся! — крикнул он. — Не на того напали, — добавил чуть тише.

Фарагоссцы, завидя, как Кондратий закладывает в ствол наведенной на них пушки снаряд, почуяли не ладное. Да и не мог слишком долго крыться обман, бессовестно и беззастенчиво чинимый Придуркиным. И даже его лицо, посиневшее от страха, в результате падения с унитазом на планету, пусть оно и было очень синим, но всё же не в достаточной степени для коренного фарагоссца.

В общем, физиономия Кондратия была не кондиционной синевы. А теперь, когда Придуркина разоблачили, так и вообще — побледнело, став светло-синим, цвета майского неба, а не оттенка морской волны, как, например, у фарагоссцев.

— Лазутчик!.. Держи шпиёна! — орали уже между тем синемордые и некоторые и них направились к Кондратию, сжимая в руках своё оружие, с заранее передёрнутыми ими затворами.

Кондратий приник к оптическому прицелу левым глазом, как когда-то видел это делали в кино. Руки его напряглись, а вены на висках вздулись уже не по киношному, а по настоящему.

— Врёшь, не пройдёшь! — взревел он. А уборщица тем временем вцепилась ему в ногу, пытаясь оттащить Кондратия от пушки. Швабра уборщицы валялась на полу, но в поднявшейся суматохе никто уже не обращал внимания кто или что и самое главное — где валяется. — Помирать, так с музыкой! — то ли наставлял Кондратий фарагоссцев, обучая их таким образом вполне бесплатно нехитрой армейской науке, то ли решив пофилософствовать вслух для самого себя.

Синемордые орали, уборщица визжала, а Кондратий, с не очень синим лицом по стандартам этой планеты, уже тянулся к спусковому рычагу и всё, как уже говорилось выше, не слишком синемордое лицо его лучилось при этом тихой неземной, а вернее не фарагосской радостью.

Наконец-то осуществилась давняя детская мечта Кондратия — пострелять из артиллерийского орудия!

И вот Кондратий, как Хон Гиль Дон нового времени, дёрнул за рычаг и снаряд, пролетев зигзагами вдоль коридора и не зацепив никого, влепился в торцевую стену здания на обратном конце коридора. Проломив стену насквозь, снаряд вырвался наружу.