Шиш вам, а не Землю!

Да, смысл настенных каракулей в корне отличался от того, что было написано в боевом листке. И, если в газете батареи, в каждой ее строчке культивировалось безмерное вранье, то на стенках туалета писалась чистая правда, одна только правда и ничего кроме правды.

По сути, туалетное творчество являлось вторым боевым листком эсминца, листком стоявшим в неприкрытой оппозиции к уже упоминавшейся здесь и вывешиваемой в коридоре корабля собственноручно фельдфебелем газете.

Никто не знал в лицо бесстрашного и неуловимого редактора туалетной стенной (в полном смысле этого слова) газеты. И, скорее всего, в туалете действовала целая редколлегия партизан-журналистов. Но только здесь можно было узнать о том, что действительно думают о фельдфебеле, командирах взводов, рот, отделений, а также о воинской службе, вообще, как таковой, солдаты, гвардейцы Космической Гвардии Гелиоса и Земли.

Воистину, туалетное творчество являлось народным творчеством. И, где, как не здесь, можно было прочесть бессмертные слова, несущие к тому же глубокий философский смысл и повергающие новичков в озноб, дикий ужас и благоговейный трепет, размышлений.

«Хвильтхвебиль — сволочь!», «Камроты — казел!», «Михалыч — критин звезданутый» — было начертано рукой безымянных летописцев, героев космогвардейского эпоса на многострадальных стенах простым и немудреным космическим слогом.

О, эти святые наивность и простота!.. Были сотворены и другие надписи типа «Салаги, вы загнетесь драить унитазы», «Зеленопузые, вам еще служить, как медному электрокотелку», «ДМБ неизбежен, как взрыв сверхновой», философско-ницшеанское «Свой скафандр ближе к телу» и откровенно провокационное «Не троньте фомальдегаусцев и они вас не тронут!».

В случае последней, здесь приведенной надписи, Коврижкин подозревал вообще заговор. Заговор и чистой воды предательство. Даже — измену, если хотите. Ведь, фомальдегаусцы всегда при случае тайно нападали на землян с тем, чтобы шпионить за ними. И утверждение насчет того, что, мол, ежели чешуйчатников не трогать, то и они себя поведут корректно и конгруэнтно, должным образом, такое утверждение было совершенно лишено основания и, в некоторой степени, являлось даже опасным заблуждением. И потому, исходя из изложенного, надпись эту, как предполагал Коврижкин, оставил фомальдегауский шпион, завербованный среди гвардейцев Гелиоса еще в летнем лагере на Земле, где мужественных рейнджеров тренировали денно и нощно, делая их еще мужественнее и готовя их к суровым реалиям непростой воинской службы, грядущим походам и, не менее, грядущим, сражениям.

Одним словом, шпионы, как пережиток прошлых эпох, все еще водились в Звездной Гвардии. И один из них успел таки навредить гелиосцам, нацарапав провокационную надпись, если можно так выразиться, в общественном месте эсминца.

Было от чего прийти в ужас. Но Коврижкин от рождения был человеком не очень впечатлительным и потому не особо переживал относительно любых шпионов и даже некоторым образом сочувствовал им. Ведь, работа у шпионов вредная и опасная. И опасная она, в первую очередь, для жизни самих шпионов.

Хладнокровно, но не без удовольствия употребив газету «Гелиосец! Не дрейфь и не поддайся врагу!» по назначению, Коврижкин остался доволен, полученным результатом. И потому, напевая себе под нос «Марш отважных Космогвардейцев», он уже подтягивал форменные фирменные и потерявшие после первой же стирки первоначальную форму бриджи, когда дверь туалета с треском распахнулась, являя очам несколько опешившего новобранца грозного, могучего и непостижимого для простого солдатского ума Михалыча.

Лицо Михалыча было все сплошь в красных пятнах, следствии, как по опыту знал Коврижкин, с трудом сдерживаемых эмоций.

— А вас, боец, что не касается общее построение? — поинтересовался седовласый крепыш негромко, но так, что Коврижкин чуть не взвизгнул от страха, а потом задрожал и, путаясь в так и не одетых до конца штанах, ринулся вон из туалета, попутно огибая отважного командира.

И, конечно же, следствием такого необдуманного Коврижкиным поступка, как круговое движение со спущенными штанами, явилась полная потеря Коврижкиным равновесия и падение им же на цементный пол заведения.

Да, черт возьми, он грохнулся на пол, как какой-нибудь сраженный неумолимым гелиосцем задрипанный чешуйчатник, выставив к тому же на всеобщее обозрение свое очень и очень неприличное, а можно сказать даже, срамное место.

В результате этой непродуманной Коврижкиным, спонтанной акции всеобщее обозрение в виде совсем уж рехнувшегося от гнева Михалыча, обозрело Коврижкина и его в край оборзевшее неприличное место и высказалось в том смысле…

Ох, не хочется повторять высказанное. И, тем более, не хочется вникать в смысл этого высказанного!.. Тем более, что неподалеку от громоздящегося на полу срамной грудой Коврижкина, валялись следы его недавнего и еще большего, чем описанное здесь нами, преступления: клочки изорванной им и, как он неколебимо до сих пор считал, к месту (наверное — мягкому) примененной газеты с героически несгибаемым и многообещающим названием.