Шишкин

Повезли Шишкина в Беловежские леса, а там уже было известно, что едет художник из Петербурга по повелению царя. Выслали за ним из царского охотничьего дворца экипаж и нянчились с ним во все пребывание его там, как с великим вельможей. Иван Иванович жаловался, что нельзя было шагу сделать без того, чтобы не спрашивали: «Куда вам угодно, что прикажете».

Не оставляли его в покое и на этюдах. Один раз пишет лес, где на первом плане стоит полузасохшее дерево. Подъезжает к нему управляющий лесами. Посмотрел на этюд и обращается с просьбой: «Нельзя ли полузасохшее дерево на этюде уничтожить?» Шишкин удивлен, а управляющий поясняет: «Ведь вы повезете картину в Петербург, а там посмотрят и скажут: «Ну и хорош управляющий — довел лес до того, что деревья стали сохнуть».

Этот обширный отрывок из воспоминаний весьма характерен: по нему нетрудно судить, как, с какой теплотой рассказывали художники о Шишкине. Уважение к нему явственно чувствуется за строками рассказа.

Впрочем, Я. Д. Минченков не совсем точен. На этюды в Спаду в Беловежскую пущу Иван Иванович выехал с Е. П. Вишняковым и А. Н. Шильдером. Работали как всегда с раннего утра дотемна. Лето выдалось холодное. В июне Шишкин перебрался в Шмецк. Дожди не мешали его работе. Возвращаясь домой продрогший, он позволял себе пропустить рюмочку-другую, «с холода». В лесу, как всегда, мастерил сиденья из пней, сучьев и мха. Писал большие этюды.

В конце лета из-за холодов выехали на Крестовский. На островах Иван Иванович работал до первых белых мух.

58 этюдов (из них 17 «громадных»), наработанных за лето и осень, Шишкин решил выставить в Академии, дабы заставить замолчать тех, кто все упорнее начинал говорить, будто он исписался, выдохся, не может больше работать.

Да, иному и трех лет не хватило бы на то, чтобы сделать то, что он сделал за несколько месяцев.

Зрители и критика увидели, что и в колорите он истинный виртуоз.

В январе 1893 года множество публики съезжалось и сходилось к зданию Академии художеств, в залах которой демонстрировались летние и осенние работы Шишкина.

Издатель Ф. И. Булгаков выпустил, с небольшим разрывом во времени, два альбома с репродукциями работ Ивана Ивановича.

Сам же художник, переведя всю прибыль от выставки в пользу вновь основанного Петербургского общества пособия потерпевшим от пожара в Петербурге, приступил к работе над картиной «Старый валежник».

В феврале 1893 года, на двадцать первой передвижной выставке, вместе с двумя другими работами Шишкина «Пасмурный день» и этюдом «Лес» ее могли увидеть зрители.

Печать на сей раз, словно бы сговорившись, почти не упоминала работ Ивана Ивановича. Лишь неизвестный автор в «Семье» назвал лучшей картиной выставки «Старый валежник».

«Никто, кажется, не спорит, что истинная задача пейзажной картины — создать в смотрящем на нее известное более или менее тонкое настроение, более или менее приближающееся к тому, какое в самом художнике вызвала изображенная действительность и какого непосредственно не может она дать обыкновенному смертному, — писал он и продолжал: — Картина Шишкина достигает этой цели в совершенстве: недаром перед ней всегда толпится несколько человек, недаром, обойдя всю выставку, опять возвращаешься к «Старому валежнику», и не хочется уходить из этого угла, где так хорошо пахнет смолою и мхом и пробившееся сквозь зонт хвои солнце ласкается к зеленому пушистому ковру, где все навевает тихую сладкую дрему и гонит прочь всякую мысль об оставшейся там, позади опушки, суетливой сутолоке…»

Молчание газет отнюдь не было случайным. Сдержанность журналов человеку наблюдательному могла также сказать о многом. В Академии художеств происходила внутренняя реорганизация, и далеко не безразлично кому-то было, кто возглавит Совет Академии, кто будет руководителями мастерских, кто будет направлять русское искусство.

В Академии и художественных кругах, а также в печати с настороженностью приглядывались к деятельности И. И. Толстого, который ратовал за новые академические порядки, введение индивидуальных мастерских, занятия в которых велись бы «исключительно по системе и личному усмотрению профессоров-руководителей».

Смутное время сказалось и на Иване Ивановиче. Летом, выехав на дачу в Дудергоф, которую наняли еще зимой, он почти не работал. Начал несколько больших этюдов, но ни один не кончил. Смотрел на войска, проводившие учения на Красносельском поле, да иногда наблюдал красивые тучи.

На какое-то время мрачное настроение рассеял А. И. Куинджи. Приехав к Шишкиным, он объявил, что И. И. Толстой назначен вице-президентом Академии художеств.

Возвратившись в Петербург, Иван Иванович приступил было к работе, по какие-то семейные неприятности (Комарова не вполне внятно упоминает о них) вывели вновь его из душевного равновесия. Всех в чем-то подозревал, ходил из комнаты в комнату, по ночам не спал, читал, чтобы отвлечься, детективные романы, но и они не помогали, и он обратился к шкалику. Сидел один до утра со своими тяжкими думами.