Шишкин лес

— Они говорят, что взял, — говорит Антон, — и не вернул к назначенному сроку. И в суд они подавать не будут. Они на него наедут. А он летает. Он большой художник, живет в мире фантазий, думает, что пронесет. Но сейчас такое время, что не пронесет.

— Так вы, деточки, п-п-приехали ему помочь?

— Мы не можем ему помочь, — говорит Антон. — У меня и у Маши таких денег нет и быть не может. Единственная его возможность рассчитаться — это продать собранное в этом доме. Это не покроет того, что он должен этим козлам, но хоть что-то.

— Г-г-лупости. Они не посмеют его шантажировать, — не верит Степа, — при в-в-всеобщем к нему уважении. Нет. Это же не кто-нибудь. Это Алексей Николкин. Если даже он эти деньги и брал, то ведь не для себя же, а для дела.

— Я тоже так думаю, — говорит Таня.

— Молчи, — обрывает ее Котя.

— Я что? Я молчу.

— Давайте не будем пока суетиться, — подытоживает Степа. — Сейчас он появится. Вместе спокойно все обдумаем и решим. Ну, сделал человек г-г-глупость. Увлекся. Вы же знаете его характер.

— Из-за его характера мы можем потерять все, что ты называешь нашей памятью.

— Нет-нет. Я ему скажу, что ничего п-п-прода-вать не буду.

— Скажите ему это. Скажите, — говорит Таня.

— Вопрос — где он? — усмехается Макс. — Мы договорились тут встретиться. А его нет.

— Появится.

— Когда? — спрашивает Антон. — Я в полном цейтноте. У меня в «Толстоевском» новый шеф, француз. По-русски ни бельмеса, надо его в курс вводить, а я тут сижу.

«Толстоевский» — так называется принадлежащий Антону шикарный клуб.

— Я тоже в цейтноте. У меня вернисаж на Кузнецком, — говорит Маша.

— А я завтра рано утром улетаю в Лондон, — говорит Макс и спрашивает у Маши: — На Кузнецком — это в твоей новой галерее?

— Ну, ты совсем стал англичанин. На Кузнецком у меня старая. Новая на Кропоткинской. Не дом, а крепость. Бывший районный психдиспансер.

— С решетками н-н-на окнах, — говорит Степа.

— Вот именно, деда. С решетками. Поэтому, пока картины и все прочее юридически твое, хорошо бы все перевести туда.

— Вы сгущаете краски, — говорит Степа.

— Нет, — говорит Антон.

— Брррр! — фыркает Макс. — Дикая страна. Я пока пойду сложу вещи.

Он живет в Лондоне. Макс у нас великий английский театральный режиссер. Он поднимается по лестнице на второй этаж. Слышно, как где-то вдали бьют в рельс. Звучит сирена еще одной пожарной машины. Это они поехали к месту, где разбился мой самолет. Там хлеб в поле загорелся, а последний месяц не было дождей, засуха, и огонь уже дошел до опушки леса.

В комнате на втором этаже на комоде у Макса целая коллекция бутылочек и баночек с витаминами, косметикой и лекарствами. Он начинает складывать все это в сумку. Поглядывает на себя в зеркало.

Макс себе нравится. Это счастливый дар — нравиться самому себе. Я ему завидую.

Из окна комнаты Макса виден дом Левко. Там, в окне второго этажа, стоит наша сумасшедшая соседка Зина Левко, распатланая седая старуха в домашнем халате. Она вынимает изо рта сигарету и посылает Максу воздушный поцелуй. Занятый своими флаконами, он не замечает ее.

Зина Левко когда-то была влюблена в Макса. В те далекие времена она была очень хорошенькая и психически нормальна.

Глядя в упор на Макса, Зина медленно расстегивает халат и сбрасывает его. Под халатом на ней ничего нет. Повертевшись у окна, она натягивает на голое тело форменное школьное платье с комсомольским значком.

— Мать! Иди сюда! — кричит со двора ее сын Павел Левко. — Помоги мне!

— Павлик, я переодеваюсь.

— Мама, ну я же тебя прошу!

— Сейчас...

Зина надевает черный школьный передник и повязывает на голову белую ленту.

Ее сын Павел Левко, тридцатитрехлетний новый русский, держит одной рукой за ошейник мокрого добермана, а другой поливает его из шланга.

— Фу, Джек! Фу! Стой спокойно!

Вот уже больше ста лет, как рядом с нашей жизнью идет за забором жизнь Левко. Я помню, как Павлик родился, как дед его, сталинский маршал Василий Левко, гонялся за ним с ремнем. Тогда дети жили в Шишкином Лесу постоянно и ходили в местную школу. Пашка учился с Котей в параллельном классе. Котя был отличником, а Паша лентяем. А теперь Паша очень богатый и влиятельный человек. А Котя — это Котя.

Зина спускается с крыльца. С улицы опять слышен вой сирены. Теперь это милиция.

— Мать, подержи Джека, — просит Павел. — Господи, что это ты на себя надела?

— Представляешь — как раз! — вертится перед ним Зина. — Я думала, что придется расставлять, а форма как раз. Я такая же стройненькая, как в десятом классе. Я совсем не изменилась.

— Ну что ты опять придумала?

— Понимаешь, он помнит меня такой.

— Кто тебя помнит?

— Максик. Он же из Англии приехал. Он меня не узнал, но в этом платье сразу узнает.

— Ты собираешься в этом виде из дому выйти?

— А что?

— А то, что ты не выйдешь.

— Это почему же не выйду? Ты что, сынок, на цепь меня посадишь?

— Ты, во-первых, успокойся, — говорит Павел. — Ты свое лекарство сегодня приняла?

— Не буду я его больше принимать!

— Доктор же велел. — Павел отпускает собаку и берет Зину под руку. — Пойдем, мама, в дом. Пойдем.

Доберман отряхивается, забрызгивая Зину мыльной водой.