Шишков

У иного не осведомленного в истории каторги и ссылки, быть может, возникнет недоумение: да неужели и политические ссыльные, да еще такие, как фармацевт и бухгалтер, уж настолько бедствовали на поселении в Сибири, что должны были за кусок хлеба идти в бурлаки?.. Не сгущает ли Шишков краски? Нет, ничуть! Как всегда, автор верен исторической правде и в этой сцене.

Именно в образе главного героя «Угрюм-реки» наиболее четко прослеживается то основное правило (а может быть, закон), которого придерживался Шишков, — речь идет о диалектике образа, о тех, казалось бы, несоединимых противоречиях, которые проявляются в эволюции характера Громова. По сути дела, убийство Анфисы позволяет Шишкову по-новому разрешить вечную тему «преступления и наказания», проблему угрызений совести. Пред нами предстает не рефлектирующий Раскольников, а волевой сибиряк, рвущийся без удержу к воплощению своих мечтаний о могуществе, о власти над «людишками» через обладание первейшей силой капиталистического мира — богатством, золотом.

Вспомним начало яростной, бурной жизни Прохора Громова, до его кровавого преступления: какая заря перед ним занималась! Тогда еще не «людишки», а люди были у него в думах. Заметим попутно, в какой-то степени он так думал благодаря влиянию политического ссыльного Шапошникова. Кто он в смысле его партийной принадлежности — определить трудно, но, во всяком случае, революционер и в прошлом подпольщик. Он снабжает юношу хорошими книгами, старается своими беседами пробудить его совесть, знакомит с трудами ученых, но все это могучему и эгоцентричному парню кажется слишком отвлеченным, далеким и «мудреным».

«— Вот вы всегда мудро очень, мне и не понять…

Да оно, впрочем, и действительно уж слишком мудровато отвечал Шапошников на страстные, с душевной болью, пытливые вопросы юного богатыря». Тут автор «Угрюм-реки» с помощью чрезвычайно сжатого диалога, с помощью лишь обозначения жестов создает у читателя иллюзию непосредственного участия в беседе, он как бы находится в той же комнате, что и герои:

«— Я совсем не знаю жизни… Я ничего не знаю, а надо начинать. Научите.

Прохор стоял, скрестив на груди руки и обратив к нему задумчивое, грустное лицо.

Шапошников раскуделил бороду и прокрутил в воздухе рукой, как бы раскачиваясь к длинной речи.

— Жизнь, — начал он, — то есть весь комплекс виденной природы, явлений свойств…»

Вот здесь-то и оборвал его Прохор бесцеремонным заявлением, что «мудро очень» и «не понять».

«— Обстоятельства — плевок!» — кричит Шапошникову юный Прохор, с разбегу перепрыгивая через костер.

«— Ежели есть сила, — обстоятельства покорятся».

Культ силы. А сила — в деньжищах, в золоте. Вот так постепенно выкристаллизовывается credo Прохора Громова, в юные годы старавшегося быть человеколюбивым, а позднее превратившегося в настоящего хищника.

Обстоятельства, толкнувшие Прохора на убийство Анфисы, искусно показаны во всей их совокупной неотвратимости.

Причин, вытекающих из характера Прохора Громова, как будто бы вполне достаточно предлагает автор «Угрюм-реки», дабы объяснить «мотивы преступления». И все же весь строй произведения свидетельствует о том, что виноват «его препохабие» капитал, растливший Громова. То есть психологические мотивы переплетаются с социальными, причем акцент сделан на последних. Вот что говорит следователь в беседе с купцом Груздевым:

«Вы, милейший, сами подумайте, кому была выгодна смерть Анфисы Петровны? Отцу Ипату не нужна, приставу не нужна, нам с вами тоже не нужна. Теперь так: ни для кого не секрет, что старик Громов хотел жениться на Анфисе Петровне и что она требовала перевести на ее имя все имущество и весь капитал, в том числе и капитал Прохора. Это доподлинно известно следствию. Известно также следствию и то, что Прохор Петрович хотел через женитьбу на дочери купца Куприянова приумножить свои капиталы и заняться промышленностью в широком масштабе».

И наконец, чтобы не оставалось никаких сомнений в истинных причинах убийства Анфисы, припомним, какие картины будущего «сменялись и оценивались с молниеносной быстротой» в сознании Прохора, когда отец ошеломил его своим ложным, будто бы невольно вырвавшимся признанием, что Анфиса уже второй месяц как беременна.

«Вот Анфиса — жена Прохора: значит, наступят бесконечные дрязги с отцом; капитала Нины Куприяновой в деле нет, значит, широкой работе и личному счастью Прохора— конец. Вот Анфиса — жена отца, значит, капитал Нины Куприяновой в деле, зато в руках мстительной Анфисы — вечный шантаж, вечная угроза всякой работе…»

Преступник Прохор Громов торжествует — он владыка золотой тайги, а по существу, ни к чему ему эта победа: воспоминания о кровавом злодеянии разрушают психику этого когда-то могучего человека. Он пытается утолить свою боль то в чудовищных оргиях, то в бегстве в таежные дебри, к «старцам», то в исповеди перед отцом Александром.

«— Душа моя за последнее время как-то мрачнеть стала. Загнивает, понимаете ли…»