Шиза

У меня было с чем сравнивать. Сколько красивого про семью и любовь было в моих книжках! Типа «жили счастливо и умерли в один день», или «жили душа в душу», или «он души в ней не чаял, а она боготворила его». Потом я узнала, что мои переживания называются «юношеский романтизм».

Но тогда мне было не до определений и классификаций, я жила образами и эмоциями, видами из окна и звуками за ним, историями из книг и разочарованиями в реальности. Если бы вернуться назад в прошлое, то можно было бы сказать себе: не отчаивайся, просто твой юношеский романтизм разбился об подсмотренную бытовуху. Но я впитывала этот мир и упорно искала что-то такое, ради чего стоило мечтать, жить, расти. Как мои любимые персонажи. У них у всех была какая-то цель. Одна большая цель, принадлежность к чему-то интересному.

— Верность идее. — сказал папа, выслушав мои переживания по поводу безрадостности моего существования на фоне книжных историй. — У всех героев, с которыми ты пытаешься себя сравнить, есть одна общая черта — это верность своей идее, ради которой они прыгают со страницы на страницу, из самолета и в жерло вулкана.

Я тогда не очень поняла, что пытался объяснить мне мной очень умный, а порой и слишком заумный папа. У меня хватило ума только на то, что бы не сказать ему: а вот вы с мамой тоже живете не как в книжках. Спустя годы я осознала, что он всегда общался со мной, как со взрослым человеком, как с равным себе. И вряд ли смог объяснить, почему они с мамой стали друг другу неинтересны. Но тогда я запомнила из его речи только одно слово. Верность.

И я начала её искать. Что такое для ребенка верность? Это не взрослые проблемы с интрижками на стороне, нет. Это, например, радость в глазах собаки от встречи с тобой, радость быть верным другом. И не важно, что случилось вчера, но сегодня и каждый день твоя собака рада тебе, старательно выражая это чувство своим хвостом. Верность — это носить каждую субботу цветы на место разрушенного дома, под завалами которого погибли люди, и продолжать носить их даже после того, как ракета второй раз попала в ту же воронку, разметав цветы, свечки и игрушки. И пускай ты не всех их знала, но цветы носишь в знак верности памяти о них. Верность — это когда мальчик, с которым ты дружила по просьбе родителей вдруг стал каждый раз за тебя заступаться во дворе и ни разу не предал это заступничество. Верность — это когда тот же мальчик нес только твой тяжеленный портфель из школы, и ничей больше. В конце концов, верность, это если бы мама и папа смотрели телевизор вместе, или папа держал бы мамину пряжу. А в том состоянии, в котором мы жили, это была скорее неверность всех всем. Да, дети тоже умеют сравнивать и противопоставлять, а потом делать свои детские, наивные, но несмотря на это, всё же верные выводы.

В общем, верность стала моим синонимом целеустремленности. Правда цели иногда менялись, но это было не столь важно. И в какой-то момент я поняла, что должна быть верной тому самому мальчику, к которому привязалась. Ну вот так я решила. А почему? А потому, что нас судьба решила нас разлучить: папу перевели в другой город на важную должность, которая не оставляла шансов сохранить прежнюю жизнь, место обитания и круг общения. И мне казалось тогда очень важным, что бы именно этот мальчик не отпустил меня, остался верен нашей невидимой и невысказанной связи, ну или хотя бы как герой моих книг потом спас меня из заточения в темной башне. Я хотела верности. И я хотела быть верной чему-то нашему незримому, что, наверное, сама и придумала. Не было бы разлуки, то, пожалуй, не было бы и такой целеустремленности.

Но чуда не случилось. И жила я с имитацией разбитого сердца, пока время не смазало лицо того мальчика в памяти. Юношеские порывы ведь так несерьезны и мимолетны, что я сама себе порой удивлялась, почему это вдруг ждала того мальчика в роли принца у подножия темной башни. Подождала немного, пока он меня поищет и заберет, а потом успокоилась. Пары лет хватило. Потом, правда, папа незадолго до смерти признался, что против моей глупой нецелованной влюбленности работала целая служба безопасности, тщательно отсекая моё детское прошлое от его серьезной должности. Ну нельзя было, правила такие.

И юношеские воспоминания о не случившейся любви перешли в зрелую убежденность: я знаю где взять принца. Когда папы не стало, не стало и ограничений на передвижение и общение. Вот странные эти люди из всяких отделов безопасности: то, что я работала в лабораториях отца не запрещало мне общаться с внешним миром, а то, что я была дочерью Хранителя, накладывало массу запретов. Так что я сначала была дочерью, а потом уже сотрудником Картотеки. А со снятием ограничений я словно проснулась, как героиня старой сказки. И не долго думая отправилась в свой родной город.