Шиза. История одной клички

Людмила Ивановна — Мамлюда, бывший секретарь партийной организации, завуч престижной физмат школы, а ныне конченная хроническая алкоголичка, редко вмешивалась в общее течение жизни. Обычно, если она присутствовала по месту жительства, то представала в одной из двух ипостасей: спящей где придётся либо передвигающейся на автопилоте, в безумном сомнамбулическом состоянии, с обмороженными глазами и с песней собственного сочинения: «Напилась до усрачки… Не дойду я до тачки…» В те редкие осознанные фрагменты биографии, когда она была в состоянии говорить, вспоминала своего мужа — офицера, грубого и запойного, бросившего её в дальневосточном гарнизоне с двумя малолетними детьми. Строгая женщина на замусоленной фотографии, которая каждый раз при относительном протрезвлении демонстрировалась Янке, даже отдалённо не напоминала Мамлюду — прокуренное, пропитанное суррогатным спиртом существо, с нечесаным реденьким седым хвостиком, в разбитых очках и засаленной, побитой молью кофте неопределяемого цвета.

— Послушай меня, Клеопатра, — поучала она, тряся перед Янкиным лицом тёмно-коричневым, потрескавшимся кулачком, похожим на куриную лапку. — Запомни, с любым человеком жизнь может сделать всё! Как бы кто нос ни задирал, а и не заметишь, как можешь стать бомжом, вором, да кем угодно. Любая самая гордая и правильная девочка сделается вокзальной проституткой. Запросто! Потому что обстоятельства так могут сложиться. И против не попрёшь. Вот я…

Далее следовал бесконечный путаный рассказ, изобилующий каждый раз всё новыми жуткими подробностями из жизни опустившейся женщины. Глядя на неё и слушая о том, как поначалу Мамлюда пыталась противостоять судьбе, Янка сделала вывод, что никогда не станет рожать детей. Если бы муж бросил Людмилу Ивановну одну, спутавшись с очередной казарменной примадонной, то, возможно, Мамлюда попереживала б для порядка, но выдюжила и не спилась. И увольнение тоже, может, пережила, устроилась бы куда-нибудь на первое время, чтоб на хлеб хватало. Но тянуть на себе ещё двоих не нужных никому в мире, кроме неё, «цветов жизни»… ежедневно казниться, глядя на двух вырожденцев, интеллигентной в прошлом женщине было невыносимо: «Воспитание — воспитание. Чушь! Вот он как родился с первого дня — сволочь, и оглоблей его не перешибёшь!» Ну, с Валиком всё было понятно, больной человек, полностью зависимый, не способный даже мало-мальски обслуживать себя. Что с него взять, дурак он и есть дурак. Пользы от него, конечно, никакой, но и вреда тоже, кроме эстетического.

Антип был, по мнению Мамлюды, так же невыносим, но гораздо вредоноснее брата: «Страшен не просто дурак, а страшен инициативный дурак!» Антип явно относился именно ко второй, более удручающей материнское сердце категории. Он с рождения обладал кипучей энергией при полном отсутствии влечения к культуре и образованию. Кочуя по интернатам и приёмникам-распределителям, Антип встретил своё совершеннолетие в колонии, угодив туда по «хулиганке», так и не осознав, за что именно. Несмотря на всю «прелесть» морального облика, Антип весьма удачно устроился и преуспевал в жизни. Карьера таксиста ему удалась, к тому же он как-никак, но содержал забубённую мамашу и трутня-Валика. Иногда Антипу удавалось срубить кучу «левых хрустов». Но сколько бы ни было у него денег, их ему всегда почему-то хронически не хватало. Не только финансами, но и всем в доме заправлял именно он. Мамлюду Антип держал в чёрном теле и периодически поколачивал, а беспомощного братика оформлял в специнтернат. Протрезвев, что случалось не часто, Мамлюда устраивала по этому поводу героические истерики. И неизменно получала от Антипа очередную зуботычину, а поплакав, в качестве утешительного приза — сотку-другую, отправлялась заливать мысли о реальности с такими же горькими забулдыгами. Грозный Антип держал в почтительном страхе не только семью, но и всю округу. По малейшему поводу он мог неожиданно впасть в несанкционированную ярость, рвать, крушить, уничтожая остатки посуды и постельного белья, ударить кого угодно (особенно бурно он реагировал на вид милицейской фуражки).

Единственный человек, кого эти энергичные выпады совершенно не впечатляли, была Янка. Она самозабвенно передразнивала его безграмотную речь, ежеминутно тыкая в его бескультурье, приблатнённую безвкусицу, унижала и демонстрировала пренебрежение, осознанно пытаясь навлечь на себя его неуправляемый гнев, ища смерть в поножовщине. Зная, что подруга не боится его, Антип проникся к Янке глубоким уважением, требуя от окружающего мира поклонения своей королеве.

Каждый раз, посещая «логово», Янка приносила для несчастного Валика жвачку или чупа-чупс. Хотя Валик и без того всегда восхищённо таращился на неё, как питекантроп на сверкающую кремлёвскую ёлку. Мамлюда так же признавала Янку непререкаемым авторитетом:

— Клеопатра, ты положительно влияешь на этого дебила (Янка путалась, на какого именно). Лучшей снохи и представить не могу. Только прошу, не бросай нас!