Шиза, Хром и всякая хтонь

– Надежда это же х-х-х… хорошо же, д-да? – неуверенно попытался улыбнуться Шиза, и Хром кивнул.

– С Антоном все будет в порядке. Можешь не волноваться, – сухо подтвердил он. Об остальном сообщать не стал.

– О, Оля эту к-книгу, кстати, очень любит.

У Шизы на душе заметно полегчало – он уже вовсю крутился у стола, зачем-то включил музыку на телефоне и набрызгал дешево пахнущими ландышами. Порхал, как прибалдевший, не замечая, как теперь потяжелело на душе у Хрома. Даже в дверь лбом влетал настолько счастливый и окрыленный, что Хром не сразу понял прикола, так и пялил на него под старое танго с книжкой в руках, пока сам дылда валялся на полу в бессознанке.

Отец

– Дочка, чего дают-то?

Коренастая тетка с мясистым, красным от холода лицом выдернула Ольгу из раздумий. В новеньких блестящих галошах тепло было только на агитационных плакатах, на деле же в двадцатиградусный мороз пальцев ног Ольга не чувствовала вовсе, но очередь выстоять было необходимо.

– Сахар, – выдохнула она вместе с облачком пара.

– Тю, куда ж тебе сахар-то, милая? Тебе бы колбасы. Там на Каменской, слышала, «Микоян» привезли. – Тетка махнула рукой, видимо, отметив Ольгины бледные щеки и усталые глаза, и двинулась дальше, за угол дома, где эта очередь оканчивалась.

Ольга проводила ее взглядом и, опомнившись, проверила, не стерся ли номерок на ладони. Там же, возле криво начерченных чернильным карандашом цифр, на пальцах алел свежий ожог. Поспешно спрятав руку обратно в варежку, она уставилась на сугробы: от вида заснеженного города в душе просыпался истинно детский восторг, вспоминались годы, когда, еще совсем маленькая, ждала отца из поездок, какую радость испытывала по его возвращении. Теперь, пожалуй, самой большой радостью она бы назвала то мороженое летом, не раз разделенное с Колькой на двоих. Отца тоже хотелось угостить чем-нибудь вкусным, добрым, радостным… Порадовать или задобрить. Ольга планировала испечь курабье, если удастся достать еще и масла. Отец ведь никогда бы не признался, что за время своей экспедиции соскучился не только по дому, но и приличной пище. И, конечно, по Ольге тоже, – хотелось думать, что его слова правдивы, вот только действия говорили об обратном. Казалось, она теперь его раздражала одним своим существованием.

В такие моменты Ольга даже радовалась, что квартира у них с отцом отдельная, не коммуналка. Были бы на кухне вечно снующие другие домочадцы, – как знать, надолго ли у отца хватило бы на них терпения. Но в душе она все же завидовала Кольке, никогда не испытывавшему такого одиночества, а может, просто уже мечтала о семье. Отец к разговорам о браке относился с прохладой: «У человека в жизни должна быть цель», – говорил он, все прочее же называл буржуазными пошлостями. И тем не менее Ольга видела, как на миг загорелись его глаза, когда они с Колькой накануне приволокли с базара небольшую колючую елочку. Ольге эти традиции были не так близки, как отцу, рожденному до революции. Иногда даже удивляло то, как он объяснялся, вспоминая совсем иную жизнь, однако происхождение свое никогда не выделял. Один только раз маленькая Оля слышала от него историю о веселых Царицынских гулянках на тогда еще «Скорбященской» площади. Но вот площади этой, как и прежней власти, давно не существовало – на ее месте комсомольцы высадили саженцы, и, теперь зеленая летом, площадь стала зваться Комсомольским садом. А вот елки (только не рождественские, а новогодние) снова возвращались в дома, на макушки теперь водружались красные пятиконечные звезды, на ветки вешались шары и игрушки из картона и ваты, а еще бусы, стеклянные и блестящие. У Верховенских тоже такие появились – их этим утром принес в длинной коробке Колька.

– Не на шею, так на елку! – весело заявил он, расправляя длинные нити, которые мгновенно запутались в его слишком больших и неуклюжих пальцах.

Ольга засмеялась, подбежала к нему, бросив наблюдать за кофейником, и принялась помогать. Ей так нравилось, что вся семья – ведь их уже можно и так называть – была в сборе: Колька заглянул перед сменой, отец как раз собирался в управление, дочитывая за столом «Правду» в ожидании кофе.

– И где же ты их раздобыл-то? – смеялась Ольга. – Лидочка говорит, не достать нигде!

Он хитро прищурился, обернулся на отца и пальцем поманил Ольгу к себе ближе, собираясь шепнуть какой-то секрет, пока тот не видит. Она шагнула к нему, все еще держа бусы, которые и не думали распутываться и оттого звонко гремели, как вдруг Колька обхватил ее лицо ладонями и быстро прижался губами к губам:

– Попалась!

– Ай! Озорник ты, Колька! – вскрикнула она от неожиданности, чувствуя, как зарделись щеки. Отец тут же отложил газету и недовольно буркнул:

– Чего шумите, молодежь? Устроили тут цирковое представление, звените, гремите! Не шапито тут вам и не филармония.

Колька смущенно отошел к елке, а Ольга надулась, стала дальше расправлять бусы молча и с особым остервенением.

– И убери эти стекляшки, голова от них трещит хуже, чем от пионерского рожка.