Шизгара

Итак, когда готовность все забыть и простить уже согревала все его существо, бедняге, ласково теребящему гладкое Марине ушко, вдруг показалось, что ротик любимой в этот самый прекрасный и возвышенный момент вознамерился выловить заветную рыбку, трепетавшую в глухом закутке между двойным швом и гусиными пупырышками бедра.

Автор не берется утверждать, в самом, ли деле Мара собиралась блеснуть изысканным искусством, однако гарантирует шок, оцепенение, в кое поверг Евгения доселе немыслимый жест, одно лишь подозрение, обернувшееся безобразной чередой образов, желтозубым оскалом Сычикова, которого так простодушно и заносчиво все это время держал наш кавалер лишь за тупого ковырялу и длиннорукого лажовщика.

Впрочем, оживший МАЗ фукнул в ветровое стекло ядовитым выхлопом. Мара приподняла голову. Штучка отжал сцепление и, сбрасывая с себя отвратительное наваждение, резко взял вправо, заставив сероглазого таксиста в соседнем ряду на несколько минут потерять образ Божий.

Из арки Мариного дома навстречу зеленому "жигулю" выбежали двое. Правда, длинный не дотянул, упал. потеряв равновесие, метра за три до машины, но его толстый товарищ, совершив неожиданный при его комплекции прыжок, хлопнулся плашмя на капот и заорал в побелевшие лица одноклассников: - В порт, шеф, в порт!

Несмотря нa столь экзальтированное вступление, толстяк довольно быстро признал и шофера, и пассажира, съехал с капота и, к немалому расстройству совершенно потерявшегося Штучки, вполне членораздельно объяснил, в какое заблуждение ввел дружный коллектив "Шагая с песней" относительно времени вылета змей-администратор. Пока Евгений приходил в себя от огорчения, Марин супруг, преодолев трудные метры, добрался-таки до машины и, приняв Штучку в портвейном вдохновении за спасителя и освободителя, заключил беднягу в восторженные объятия и даже поцеловал в шею.

Столь неадекватными чувству поцелуями в ухо и шею началась и закончилась для Штучки нежная часть февральского дня. Пока длинный укладывался на заднее сиденье. а его пузатый коллега, барабанщик, между прочим, распихивал сумки направо и налево, выяснился и еще более прискорбный факт. В состояние свободного парения бывшие работники Москонцерта вошли, мирно убивая время, образовавшееся из-за отмены по техническим причинам сегодняшней перезаписи. Зевок администратора и леность музыкального редактора отняли у Штучки последнюю надежду. Он плюнул, попал себе же на штаны, рванул с места. едва не оставив в снежном феврале зазевавшегося в дверях кабана-барабанщика.

Конечно, по всем правилам рыцарского изящества несложившийся день должен был завершиться скорбным "пока" у теплого бока "Жигулей", если бы не Марин характер. Ужасный, право, характер у подруги нашего героя, совершенно он не вписывается в романтический идеал, никак. В трудный для Евгения час управления личным транспортом в условиях гололеда в Мариной голове родилось страшное подозрение. Маре в осторожных Штучкиных поворотах и даже остановках на красный свет внезапно почудилось коварное предательство. Выгода Штучки от Мариного опоздания на самолет, ссоры с заслуженным артистом Марийской АССР, даже возможного отчисления из преуспевающего деепричастного оборота казалась очевидной, о чем Мара, потрясенная открытием до слез, не замедлила объявить.

Вот в какой момент, отъехав всего лишь какой-то километр от последнего дома Южносибирска, примерно через тридцать секунд после начала Мариной речи взбешенный Штучка объявил: - Тогда добирайтесь на такси!

Марина роль противовеса может быть по достоинству оценена специалистами по баллистике и сложным черепным травмам, ибо только ее молниеносная реакция (девочка вцепилась в руль и закричала: "Мама!") лишила Штучку необходимой для человекоубийства резкости в движениях, "жигуль" всего лишь описал восьмерку, хлопнулся крышей на черный лед, встал на колеса и замер, зарывшись носом в сугроб.

Мара плакала, суетливый барабанщик голосовал на шоссе, а слегка оживший супруг, вылезая на снег, весело сообщил ушедшему в себя Штучке: - Я всегда плохо переношу взлет. Вот и все, начав с далекого пятьдесят седьмого года и кратко набросав важнейшие события минувших полутора десятков лет, мы вновь возвращаемся в день сорокавосьмилетия Сергея Михайловича Грачика, ознаменованный необычайными, из ряда вон выходящими происшествиями, о которых мы, собственно, и ведем обстоятельный и неспешный рассказ.