Шизофрения, передающаяся половым путём

Дома кроме мамы и рябого человека – никого не присутствовало. Они встретили нас вальяжным замечанием, что нас только за смертью посылать. С папой они распечатали бутылку, расселись на кухне, закурили, неприлично громко принялись смеяться и бездикционно плескать глупости.

Под наряженной ёлкой – пусто, но мне казалось, что просто ещё рано. Конечно, да, мне ли уже не знать, что Деда Мороза не существует, но подарок так или иначе должен был уже стоять (видел его в глубине пахнущего нафталином шкафа). Сел под ёлку и сунул в розетку вилку гирлянды. Немигающие цветные огоньки осветили комнату.

Из кухни раздавались сначала игривые, затем, переходящие в агрессивные, окрики.

– Дурак что ли? – с неприятной интонацией тянула мать, цедя сквозь зубы, – а? Сав-сем что ли?

По коридору, пьяно отступая спиной вперёд, защищаясь, заваливался папа. На него шла мать, размахивая кружкой. Кружка ударилась о стену, разлетелась на осколки. Острые зубы-края фарфоровых остатков.

– Э, ну вы чё, – рябой лыбился, самообманываясь, что всё происходит в шутку. Он вяло пытался оттащить мать от папы, который споткнулся и неуклюже упал на пол, оставшись вне поля моего зрения. Мать обернулась на рябого, полоснув воздух по дуге «розочкой». Тот отшатнулся, боясь порезаться.

Заметил с наваждением ауру эмоций: она, мать, это делала не потому, что ей это надо, а потому что она устраивала для этого рябого театральное представление!

Мать свалилась на отца (вне поля моего зрения) и визгливо ненавистно крикнула, как кислотой плеснула.

Папа, судя по звуку, спихнул её, встал. Он прошёл в сторону ванной. Мне было видно, как он оттёр с лица кровь и уставился на свою ладонь, испачканную в ней. И он, замечаю скоп эмоции снова: словно какой-то воин, гордился этой раной: с боя вернулся!

– Нормально ты? – рябой протрезвел.

Папа покорно мимолётно кивнул, раскачиваясь, вышагивая нелепо цаплей, ушёл в ванную.

– Да чё ему будет, борову? – заорала хабалисто откуда-то из коридора мать.

Рябой торопливо надел шубу и вышел из квартиры. Будто равнодушно, но (и это тоже мною безотчётно – замечено) испуганно бросив на меня взгляд. Щёлкнул автоматический замок, дверь заперлась, пришибленная сквозняком.

Слышалось, как в ванной слабо полилась вода.

Забрался на диван. Украшенная искусственная ёлка скрыла коридор, ограждая от него. Оглушающее безмолвие. Казалось – опасности из коридора меня не достать за этой преградой. Это ложно, но мне достаточно – успокаивало. Мои глаза закрылись. Укачивающее безмолвие. Слышался только шум воды в ванной, мерное дыхание мамы – так и уснула в коридоре, не вставая. Завоняло перегаром-пойлом вперемешку с кислым запахом еды, табачным дымом и чем-то металлическим. За стенами играла глухим рокотом, еле слышным мягкая музыка, задевая внутреннее, напевая как колыбельную.

Тёмной ночью (лишь огоньки гирлянд) разбудил весёлый песенный гомон в подъезде. Кто-то очень шумно играл на гитаре, ржал и повторял: «А поцеловать, дорогая?!».

Отстранённо шумела вода.

«А поцеловать?!».

Мать полушёпотом выговаривала сквозь сон в коридоре: «Поцелую тебе сейчас по морде».

Плохо, что праздник проходит не так, как надо.

Пересохло в горле. Выйдя в коридор, пройдя мимо едва открытой двери ванной, включил на кухне свет. Набрал из крана, залпом выпил, проливая на себя. Возвращаясь, посмотрел в щель: папа лежал, перегнувшись через борт чугунной ванны. Перед ним, на кафельной в квадратах стене – смазанные красные пятна абстракцией.

Войдя, потрогал его за плечо, отрешённо ощутил: это неправильно.

На дне, у слива эмалированной ванны – большая лужа крови вымывается тонкой струёй воды. Кровь густая и ссохшаяся на папиных коротких волосах, на лице, она пропитала рукав рубашки свекольным оттенком. Лицо папы – искажённое, восковое, пародия на того, гладкого, культурного красавца, с которым мы когда-то утром шли за букетом.

Это неправильно.

Лицо синеватое, темнеющее. Кукла, ненастоящее, подделка из геля, льда, пластилина, манекен.

Проходя по коридору в спальню, обходя осколки – коснулся теперь мамы за плечо. Она сонно привстала, глянула, будто не узнавая, щурясь от света из кухни, махнула: «Иди». С трудом встала, побрела на кухню, пошумела посудой, прошла обратно, остановилась, зашла в ванную и истошно завопила, повторяя:

– Помогите! Помогите! Помогите!

Из глубины нафталиново пахнущих недр шкафа достал упакованный куль подарка и прижал к груди. Подарок выдал неправдоподобное ощущение лёгкого облегчения и напудрил большей неискренностью произошедшее.

12