Шизофренияяяяяяяя

Вот тут важно не ошибиться. Если скажу, что не купила, может попросить предъявить рецепт. Если скажу, что купила, нет проблем отговориться тем, что пузырек стоит дома на кухонной полке.

– Купила.

Меня била дрожь.

– А где старое лекарство?

– Вот оно.

С этими словами я вытащила из сумочки пузырек и поставила на стол, лоснящийся оргстеклом, заляпанным россыпью отпечатков жирных докторских пальцев.

Пересчитает таблетки или нет?

Так и знала: пытается посчитать глазами, сквозь коричневую полупрозрачную бутылочную плоть.

Но я хитрее него. Я высыпала лишние таблетки, оставшиеся после снижения дозы, и завернула в бумажку. Так что на этом фокусе он меня не поймает.

– Ну и славно! – подытожил доктор. – Новый рецептик пока не выпишу, в следующий раз.

– В следующий раз, – отозвалась я слабым эхом.

Слабым, потому что меня била дрожь.

Мы попрощались, а меня все еще била дрожь, даже за дверью его кабинета.

Меня била дрожь, потому что я очень боялась, что он догадается, что на самом деле я птица.

Дозу до четверти все равно буду снижать.

Глава 18. Из дневника птицы Феникс

В моем гнезде полный порядок. Впрочем, это и неудивительно: я сама бываю здесь лишь налетами, а наследников у меня нет и быть не может.

Последнее обстоятельство меня сначала печалило, а потом, в результате философских размышлений и элементарной привычки, боль поутихла, и я смирилась с навязанной мне бездетностью.

Да и то: в продолжении рода я не нуждаюсь, ибо сама бессмертна, а стало быть, лишена естественного инстинкта увековечить себя в потомках. А если бы они у меня все-таки были, это могло бы создать определенный дискомфорт – представьте, миллионы детей, внуков, правнуков и так далее на тысячу поколений. А если бы им всем генетически передалась вечная жизнь их прародительницы? Как бы я тогда могла запомнить их имена и проявить должную заботу о великовозрастных птенчиках?

В общем, мое одиночество – благо, хотя и не я выбрала этот путь, а, как было сказано выше, мне его навязали.

В человеческих книгах моя история изложена витиевато и противоречиво.

Вы спросите, как, будучи птицей, я могу это знать?

Ну, во-первых, я умею читать. А во-вторых, я люблю подслушивать, и не раз, сидя на ветке дерева вблизи людского жилья, общественного здания, а то и просто у костра, я узнавала от присутствующих там бескрылых много интересного, в том числе и о себе.

Наверное, слово «бескрылых» из моего клюва прозвучало немного цинично, ведь, как вы уже могли убедиться, я прекрасно знакома и с понятием «человек». Но поверьте, я никого не хотела обидеть. Я произнесла это не из пренебрежения, а, скорее, из сострадания, ведь я прекрасно помню, что и люди когда-то летали.

Это, правда, было давно. Хотя лично для меня с тех пор прошел весьма незначительный отрезок времени, из чего мы учим, что все относительно, как сказал Эйнштейн и как мне известно из собственного опыта.

В общем, утверждаю и готова присягнуть в суде любого государства любым принятым там способом, что люди некогда летали, словно птицы. И даже выше и быстрее.

Но скажи я им об этом, пусть и под присягой, – все равно не поверят. И не потому, что убеждены в невозможности собственного полета без вспомогательных технических средств, а потому что на самом деле сами смутно припоминают что-то такое, хранят осколки былых поднебесных впечатлений где-то в подсознании и ни за что не хотят примириться с глупой и горестной утратой.

Потеряли они крылья очень просто. Один из них разбился, а когда другие нашли его полумертвого на камнях, он успел сообщить им о странных симптомах, которые возникли у него в высоте. Он говорил об иголках холода, которые кололи его тело. О том, как крылья свело судорогой. О том, как встречный поток воздуха вместо того, чтобы обтекать его по сторонам, слился в незримую твердь и враждебно подставил себя удару разогнавшегося летуна. О том…

Он говорил еще долго и все более невнятно. А те слушали. И впитывали.

Потом с одним из слушателей случилось то же самое. Потом с третьим, с седьмым.

По стану людей пронеслась эпидемия: все больше и больше тех, кто все же осмеливался взлететь, падали и разбивались насмерть.

И никто не мог понять причины внезапного заболевания. Мне же она была очевидна, ведь я летала рядом с ними и все видела.

Я прекрасно понимала, что они вовсе не больны, и что взлетают они, как обычно, легко и правильно. Но потом… потом что-то происходит. Они начинают бояться. Каждый из них думает: «А вдруг со мной случится то же, что с другими?» Они гонят сомнение, но то не сдается, а, наоборот, крепнет с каждой минутой и вгрызается в мозг, порождая новую грибную поросль тревожных мыслишек: «Может, все же стоит на всякий случай держаться пониже? Может, по дальним делам я слетаю не сейчас, а в следующий раз, когда погода будет поприятнее?» Ну, и так далее.

А потом вдруг каждый из них ощущал легкое покалывание. А затем холод. И, наконец, судорогу, которая сковывала их смертельными тисками и роняла на землю как бабочек, внезапно подвергшихся обратному окукливанию.