Шкатулка

Он взял протянутую Милой руку и поцеловал.

Ей стало неловко и смешно одновременно: такой внушительный мужчина обращается с ней как с дамой.

— Бог мой, Сеня, как ты развернулся! Разве мы все это будем есть? — Вера Анатольевна всплеснула руками. — Я, понимаешь, ущемляю себя, диету соблюдаю, а ты меня так соблазняешь. Просто жестоко.

— Веруня, дорогая, отщипни помаленьку от всего, и бог с ним, пусть остается. Кроме того, ты такая изящная, что можешь позволить себе нормальный ужин.

— Ты полагаешь?

Официант кружил возле их столика, вовремя убирал тарелки, быстро заменяя упавшую на пол вилку, держа ее как перышко двумя пальцами.

В зале становилось шумно. Или это шумело в голове от вина? Мила смотрела на двух людей, сидящих рядом: в них чувствовалась уверенность и достоинство. Им эта обстановка привычна, они в своей тарелке. Мила слушала их разговор:

— Для кино это не важно. Кино должно быть свободно от текста, как в музыке, например, симфония — от слов.

— Ты хочешь немое кино? — Вера Анатольевна «играла». У нее была такая лукавая манера — улыбаться, говоря о серьезном.

— Не исключено. Но не на уровне, я имею в виду техническом, тридцатых годов. Нет, конечно. Я чувствую себя идиотом, когда с экрана на меня сыплется эта говорильня, пустомельство, азбучные истины. В кино нужно смотреть, а не слушать (разве что хорошую музыку). Ты пробовала убирать в телевизоре звук во время фильма? Сколько раз! Насколько самая пустяшная лента интереснее, а? Потому что не слышишь кондового текста.

— Сеня, мне понятно, почему ты десять лет ничего не снимаешь. Потому что сценарии состоят из слов.

— Потому что слова очень редко выражают мысли.

— Ты слишком строг. Я недавно смотрела прекрасный фильм. Забыла его название… Там были слова. Они меня волновали.

— Наверное, там был еще и режиссер, и оператор, и художник, если тебе это понравилось. Впрочем, сколько можно об этом! Людмиле с нами скучно.

— Нет, совсем наоборот. Мне интересно.

— Извините, Людмила, вы работаете? Где, если не секрет? — спросил Сеня.

— Я библиотекарь. Выдаю книги.

— Замечательно! Завидую тем, кто имеет постоянный свободный доступ к литературе. Вы, наверное, все время что-нибудь читаете и в курсе всех новинок.

— Да, я читаю много. Мне с детства на день рождения мама с отцом дарили исключительно книги.

— Я Нину вечно предупреждала: «Смотри, чтобы девочка не испортила глаза», — вставила Вера Анатольевна. — Как ни приду к ним, сидит эдакое чадушко над книжкой, не отлепишь, на улицу не вытолкаешь.

— Вы стихов не сочиняете? — вдруг спросил Сеня. — У вас тихий голос, взгляд такой… поверх всего. Похоже на поэта.

— Нет, я не умею, — Мила, как бы извиняясь, пожала плечами. — Стихи я люблю. Очень. Но не знаю, как это строчки складываются. Это загадка.

— Жаль… Очень похоже, — протянул Сеня.

— Пощади ее, голубчик, — вступилась Вера Анатольевна. — Она нежное, не сильное существо. Мила мне как дочь. Мои оболтусы (одного ты взялся опекать в кино, другой только что — увы! — развелся с прелестной женщиной), мои оболтусы не похожи на нее…

Стукнул барабан, звякнула электрогитара: на маленькую эстраду взошли музыканты. Небольшого роста, средних лет румяный бородач в серебристом пиджаке с острыми плечами мягким голосом, почти шепотом, касаясь губами микрофона, сообщил, что его группа рада опять весь вечер играть «для милых гостей и завсегдатаев». Зал радушно оживился. И когда ансамбль грянул что-то отчаянное, заразительное, опустела половина столиков.

«Вот как нынче танцуют. Вот какие чулки носят», — отмечала про себя Мила. Ей захотелось в эту веселую нарядную толпу. Она бы тоже смеялась. Медленная, тягучая мелодия сменила буйный суматошный пляс. Как в тумане кто-то подошел, поклонился старшим, протянул руку Миле, она поднялась и увидела — Виктор! Они пошли танцевать.

— Это твоя тетя Вера? А он дядя Сеня? — щекоча ей ухо, спросил Виктор. — Ах ты молчунья! Молодец!

«О чем он? Я ему нравлюсь? У него мягкие руки».

Вера Анатольевна рассказывала Сене:

— Нина моя фронтовая подруга. После ранения прибилась к нашей актерской стае. Выступала с нами перед бойцами. У нее был чудный голос — звонкий, чистый. Я была уверена, что она станет певицей. Ей было тогда восемнадцать лет… Ты прочти эту тетрадь. Я не специалист, но мне кажется, это хорошо. Местами я плакала. Как вспомню войну, этот кошмар — даже не верится, что это было с нами, что мы это пережили.

За окнами по центральной улице плыли сияющие автомобили, в сумерках загорались высокие фонари дневного освещения, мимо сияющих витрин шли люди, разговаривали, смеялись, молодежь терпеливо пристраивалась к очереди в кафе-мороженое.

— Уйдем вместе? — шепнул Виктор, отводя Милу на место.

Мила не успела ответить, но, садясь, втянула голову в плечи.

— Я вижу, он твой знакомый, — сказала Вера Анатольевна. — Приятный молодой человек. Не давай ему сильно перья распускать. Прости меня, старую, что лезу с советами. Но у него вид слишком уверенного в себе человека. Хорошо, если за этим что-то есть. Он кто?

— Журналист. Международник.