Шкатулка

— Я же не в том смысле, что, мол, у меня все плохо. Просто иногда хочется какой-то радости. Праздника

— Я на это дело смотрю проще. Вот ты приходишь ко мне — у меня праздник. Я прихожу к тебе — опять праздник.

— Ты да я — это девичник.

— Девичник это, по-моему, когда много девушек. Мы с тобой только две дурехи.

— Очень ты не лестно о нас рассказываешь. Разве мы плохие? Вот посмотри на себя в зеркало, разве ты не красавица?

— Уж прямо! Вот ты, я понимаю, хороша собою.

— Так. Если ты кукушка, то я, значит, петух.

— Правильно. Кукушка хвалит петуха. Ну и что? Если мы сами себя не похвалим, кому придет в голову сказать нам приятное, а?

— Мой иногда меня привечает.

— Особенно если обед вкусный подашь.

— И за обед тоже.

— Мой тоже мне иногда что-нибудь ласковое говорит. Например, вулканчик ты мой затаенный.

— В каком смысле вулканчик?

— В том смысле, что я молчу, молчу, а потом как вспыхну.

— Ты сейчас, пожалуйста, не вспыхивай. А вот лучше посмотри.

— Ух ты, красота! К моему демисезонному пальто — просто блеск! Замечательные сапожки. И сидят как здорово.

— Вот и носи на здоровье.

— Как это?

— Носи! У меня подобные есть. Я для тебя взяла.

— Сколько весят?

— Сто двадцать. Там чек. Соседка купила, да ей малы. Я ей к четвергу обещала вернуть или деньги отдать. Она упиралась. Говорит, два часа в очереди стояла, своего размера не достала. Взяла какой был с отчаяния.

— Какая хорошая соседка.

— Хорошая, только несчастная. Мужик налево пошел.

— Загулял?

— Похоже. Во всяком случае дома его видят все реже и реже. Говорит, на съемки ездит. В кино снимается. Он актер.

— Как фамилия, я знаю?

— Нет, он неизвестный. В кино пригласили на какую-то роль, вот и запорхал.

— Зачем же за актера выходила? Это ж свистуны. Игроки. За мной один ухаживал. Ни слова от себя не скажет, все фразы из пьесок.

— Игорь неплохой. Работяга. Дома все делает, с сыном гуляет. На Новый год Дедом Морозом наряжался, ходил по квартирам, детей поздравлял.

— Хороший, а запорхал. Сама говоришь.

— Мы тоже, однако, не святые.

— В каком смысле?

— Сама понимаешь. У тебя что, кроме мужа, ни с кем никогда?

— Как тебе сказать… Если ты в этом смысле, то никогда.

— А желание такое было? Небось было. Жалуешься ведь, что не ценит.

— Не ценит. Вот приду домой, скажу, дай сто двадцать рублей. И начнется: зачем тебе еще одни сапоги? Еще старые не сносила. Транжирить денежки легко, а вот зарабатывать… Будто я их не зарабатываю.

— Жадненький?

— Периодически скупеет. То на «Жигули» копит, то все за один отпуск спустит.

— Его можно понять. Он и жизнь тебе украсить хочет, и в запас отложить. Добытчик! Это мой шалопут непутевый, только денежка в кармане забренчит, глядишь, уже кому-то одолжил, кого-то от чего-то спас. Прямо святой.

— Знаешь, почему мы с тобой столько лет безоблачно дружим?

— Потому что у нас вкусы разные: тебе нравятся мужчины спортивного вида, а мне интеллектуалы.

— Потому что мы не занимаем друг у друга.

— Я бы тебя всегда выручила, если бы нужно было. Ты что, сомневаешься?

— Нет, не сомневаюсь. Но и не хочу всяких неловкостей между нами.

— Ты умная подруга. Мне с тобой просто и хорошо.

— Да, хорошо! Сидим себе, чай с вареньем пьем. Разговариваем.

— Красивая жизнь.

— Не говори. Мужья при детях. Дети при отцах. Все здоровы (тьфу-тьфу!). Чего еще нужно?

— В самом деле?

День строителя

— Уйду! — сказала Ольга Петровна. — Уйду, сил моих больше нет. Пропади оно все пропадом, и эти блоки, и лифтовые шахты, и вся эта стройка. — Она устало села на табурет в прихожей и вытянула ноги.

Перед ней на стене висело большое зеркало и отражало утомленную женщину пенсионных лет в овчинном полушубке, сером пуховом платке и валенках с галошами.

Вот так каждый вечер приходила Ольга Петровна с работы, глядела на себя в зеркало и тяжело вздыхала. Жила она в однокомнатной квартире с большой кухней и просторной ванной одна. Квартира ей нравилась — чистая, светлая, ухоженная: на окнах богатые бархатные шторы, на полу нарядный ковер, мебель темного лакированного дерева, цветной телевизор. Живи — радуйся!

— Уйду! — повторила Ольга Петровна и начала раздеваться.

Если бы сослуживцы увидели ее теперь, они бы сильно удивились. Куда девалась сосредоточенная деловитость, энергия и напор неуемной женщины? Поникшие плечи, остановившийся взгляд. Всего только час назад она отдавала четкие приказания сменщику, убеждала, настаивала, — и вот она уже дома совсем другая.

Ольга Петровна пошла на кухню, налила воду в чайник и зажгла конфорку. Пока закипала вода, она прибавила звук в репродукторе и стала слушать музыку. С этой минуты радио уже не будет выключаться. Под его звучание она напьется чаю с пирогом из «Кулинарии», умоется и, приняв лекарство, прописанное ей, видно, на всю жизнь, ляжет спать. Ни бой полночных курантов, ни какие другие звуки в доме не нарушат ее сна.

Но в шесть часов утра тот же репродуктор словно будильник просигналит ей подъем. И она проснется, соберет в себе силы и встанет с постели, чтобы наскоро позавтракать, одеться и идти на стройку.