Шкатулка рыцаря (сборник)

– Можно я перевернусь на спину? – спросил Врач.

– Зачем? – заподозрил плохое Ботаник.

– Так удобнее думать.

– Ну, ладно. E-два – e-четыре…

Я обалдел. Они правда начали партию.

– Пешка c-шесть…

– D-два – d-четыре…

Врач ответил ходом коня…

Даже моих небольших знаний хватило, чтобы понять: они разыгрывают защиту Каро-Канн. Позже Врач утверждал, что они разыгрывали особо любимый Флорианом Георгиу вариант. Ну, не знаю. У меня сложилось впечатление, что Врач спешит как можно быстрей разменять все фигуры. «Мулт, падла!» – истошно орали в баньке. Но Ботаник никого не слышал. Он блаженно улыбался. Может, мысленно находился уже не в глухом сибирском лесу, а в гостеприимном столичном доме своего старого друга Нику Друяну. Туда и Елена Чаушеску заглядывала. Она любила простые белые платья в горошек. На Елену потом много грязи вылили, так я понял старика. А она, Елена, этого нисколько не заслуживала. Бог видит, не заслуживала. Росла обыкновенной живой девчонкой, хорошо работала на фармацевтической фабрике. Из активного молодняка выбилась в «королевы труда»…

56

«Мулт, открой! Открой, падла!»

– Конь берет на f-шесть…

«Пасть порву, Мулт!»

– Король е-два…

Грохнул выстрел. В баньке взвизгнули.

Зря они там дергались, зря вопили. Единственным авторитетом для Ботаника был и оставался румын. Вот если бы это он крикнул из баньки! Но Нику Друяну, друг сердечный, валялся в траве на той стороне реки.

– Длинная рокировка…

– Пешка g-пять…

В темноте зашуршали шаги.

Неуверенные. Совсем неуверенные.

Знал я, знал, что румын не мог выпутаться, ну никак не мог он выпутаться из капроновой петли, но сердце застучало с перебоями. Знал я, знал, что седой усатый румын, даже если бы переплыл реку, не мог бы вот так старчески, так беспомощно, так неуверенно загребать листья ногами.

Степаныч! В стеганой телогрейке.

Морозило человека. Мятые шаровары, нечесаный волос.

Нос лиловый от возлияний. Как безумного мотыля, влекло Степаныча на яркий электрический свет.

– Кто такие? – прижал он руку к сердцу.

– Пленные, – не совсем понятно ответил Ботаник.

– Как пленные? Ты чё? Война, что ли, с кем началась?

Ботаник неохотно кивнул. Тут любимые шахматы, а ему все мешают.

– А я вот ключи потерял от погреба…

– Да сбей ты к черту этот замок.

– Ты чё? Он совсем новый.

– Тогда терпи.

«Мулт, падла, глотку порвем!»

Услышав такое, Степаныч замер.

– Это в баньке, что ли, орут? Не любят мыться?

– Ну да, – сказал Ботаник, медленно облизнув губы.

– Это что, получается, и в баньке пленные?

– Ну да, – мелко покивал Ботаник.

– Да зачем нам столько?

– Будут картошку тебе копать.

– Да какая картошка? Выкопали уже.

– Будут еще, Степаныч, будут у тебя хорошие урожаи, – предусмотрительно подал голос Врач. – Можно пленных и по ягоды гонять!

Хранитель бывшего Дома колхозника удрученно покачал головой.

Вопли и брань, доносящиеся из баньки, ему не нравились. Лежащие в траве люди ему тоже не нравились. Он не хотел возиться с пленными. Еще их кормить, что ли? И карабин в руках Архипа Борисыча не нравился Степанычу. Что такое, в самом деле? На часок уснул, а ключи исчезли, и война началась, пленные…

– Тата!

Мы дружно повернули головы.

Из-за темной сосны выступил голый человек.

Меня насквозь пробрало морозом. Нику Друяну нельзя было недооценивать. Вид, да, вид неважнецкий, запястья ободраны в кровь, лицо исцарапано, но он кипел.

– Брось мне карабин, тата!

Бросить карабин? Ботаник оглянулся.

Почему Нику голый? Если купается, то зачем ему карабин?

Ну, пленные – это понятно… Так, наверное, подумал Ботаник. И Степаныч – это тоже понятно. Старик пьет, никакого с ним угомона… Но почему друг Нику голый? Почему в синяках, запястья ободраны? Зачем ему карабин?..

«Открой, Мулт! Открой, падла!»

Первым не выдержал Степаныч.

– Молчать! – заорал он. – Всем предъявить путевки!

Зря он так заорал. Рука Ботаника дрогнула, грохнул выстрел.

Каким-то диковинным прыжком Врач сбил Ботаника с ног, а я, перехватив карабин, уже вел оптикой по краю поляны. Меня колотил озноб. Слон берет на g-семь… Вялая листва… Пенек, поросший то ли опятами, то ли поганками… Неясный ночной мир, в котором мы только суету разводим… Седые бороды лишайников, брошенная бутылка… Как в человеческом мире без бутылки? Где вы видели лес, в котором бы не валялись бутылки?

Когда я приблизился к упавшему румыну, он перевернулся на спину, нога торчала неестественно. Я его боялся. На его серых губах запеклась кровь. Не знаю, смог бы я выстрелить или нет, но ствол в сторону не отводил.

Румын выдохнул: «Тотул е бине, тата… Меня убили…»

Что-то с ним происходило неправильное. Меня принимал за Ботаника.

«Мулцумеск, тата…» Улыбка на мгновение осветила красивое усатое лицо. «Е импосибил, тата… Пэкат кэ сантымплат…» Голое плечо передернула судорога. «Ла реведере…»

Глава XI. «Мефитический мясник…»

57

Солнце золотило траву, примятую колесами эфэсбэшных джипов.