Шкатулка рыцаря

Все дело в гормонах.

Когда гормоны играют, руки сами тянутся к оружию.

Осторожно свернув крышку термоса, налил кофе. Сейчас бы в зеленую траву. На берег реки, озера, моря. Упасть, раскинуть руки, дышать озоном. А то плюнуть на все и налечь на пиво. Пиво — друг. Оно не выскочит из-за угла и не замахнется на тебя топором. Оно не пальнет в тебя из обреза и не приревнует к случайной женщине. Оно не отделает тебя до смерти подарочным хрустальным рогом и по пьянке не подпалит твой сухой деревянный дом только потому, что считает тебя идиотом.

Конечно, наши цены выше разумных, но все же они ниже, чем рыночные.

Шурик внимательно изучал двор и домик Лигуши.

В Т. таких дворов и таких домиков тысячи. Правда, не все дворы так запущены, и не в каждом домике висят под потолком осиные гнезда.

Шурика передернуло.

Черт возьми, может, где-то совсем рядом пьет чай Костя-Пуза. Напьется чаю, пойдет и убьет кого-нибудь. Шурик никогда не считал себя хорошим аналитиком, а сегодня, перед грозой, мысли его ворочались как-то особенно смутно. Почему у бывшего бульдозериста обжита только кухня? Как может нормальный человек всю жизнь провести на кухне?

Вот именно. Нормальный.

Начни попадать каждый месяц в морг, посмотрим, каким ты станешь нормальным.

Куплю все!

Около десяти утра в калитку постучала пожилая женщина.

Электрическим звонком, с затаенной обидой отметил Шурик, в Т. никто не пользовался.

«Иван, — скорбно сказала женщина вставшему на скамеечку Лигуше (как и в случае с Шуриком, Лигуша вел переговоры через забор). — Вот как загрузила сумку с продуктами, так и оставила в магазине. Заговорилась с Леснихой и ушла. А у меня детишки да пенсия. Что делать, Иван? Я вернулась, я плакала. Но ведь унесли, что толку? Почему так, Иван?»

«А все дураки», — скучно сказал Лигуша.

Вчерашняя чванливость прорывалась в нем только в жестах. Он зевал, глядя на женщину, лениво чесался. Ему было ужасно скучно. Он скреб ногтями голый живот, потом внимательно рассматривал ногти. Себя к дуракам он, конечно, не причислял.

«И ты не будь дурой, — наконец сказал он женщине. — Иди к Плетневу. Прямо сейчас иди. Знаешь Плетнева? Сторож из гаража. И гараж рядом с „Русской рыбой“. Прямо сейчас иди. Не успеет он все сожрать».

«Ой, Иван! — обрадовалась женщина. — У меня денег нет, я тебе яиц принесу». И бросилась в конец улицы.

Разочаровался в людях Лигуша, покачал головой Шурик. Не по сердцу стали ему люди. Скучно с ними Лигуше, противно. «КамАЗ», стрельба, рог хрустальный…

— Барон! Барон! — донеслось издали.

Тут не хочешь, разочаруешься.

Важно наморщив низкий лоб, Лигуша вернулся на крыльцо, пробормотал что-то. Над забором возле калитки внезапно возникла черная растрепанная голова. Человек был пьян и не скрывал этого. «Иван! — вызывающе крикнул он. — Я жизнь пропил!» И поморгал глазами: вот, дескать, удалось мне!

Лигуша скучно постоял на крыльце, неуклюже, как кенгуру, переступая большими голыми ступнями. Потом лениво вернулся к забору.

«Вот чего я понаделал, Иван, — каялся гость, размазывая по небритому, свекольного цвета лицу пьяные слезы. — Жизнь пропил, семью. Был у меня трофейный бинокль, Иван, я и его пропил. Оптика просветленная, такая даже немцам не снилась, а я вот пропил, Иван!»

Лигуша хмуро сказал:

— К Петрову сходи. Он тебе займет.

И добавил мрачно:

— Страна дураков.

— Иван! — обиделся пьяный. — Страну не трогай!

В связи со всеобщей безысходностью и отсутствием перспектив продам душу Дьяволу по любой сходной цене.

М-да…

Где-то часа в три, в самый предгрозовой солнцепек, Лигуша вновь появился на крыльце. Он был в тех же тренировочных штанах, в руках — бутылка портвейна. Присев на верхнюю ступеньку, поднял голову, посмотрел на солнце и громко чихнул. Потом сделал большой глоток из горлышка, отставил бутылку в тень и сложил ноги крестиком. Экая беспечность! — рассердился Шурик. Подходи и убивай его кочергой. Забыл, наверное, про пятнадцатое.

На улице шумно ссорились воробьи.

На той половине огромной березы, что наклонялась над улицей, их было видимо-невидимо, но в пустынный запущенный двор Лигуши ни один воробей по-прежнему не залетал.

Бывший бульдозерист спал.

Зевая от скуки, стараясь не шуршать чекистским кожаном, Шурик осторожно порылся в пыльной груде старых бумаг. Растрепанные книг без названий. Разрозненные бухгалтерские бланки. Покоробившаяся от сырости картонная папка. На пыльном титульном листе уверенным почерком было выведено:

Л.ВРАЧ

ИЗВЛЕЧЕНИЯ

Какие еще извлечения? — тупо подумал Шурик.

И вспомнил. Врач жаловался: папку с бумагами сперли. Чуть ли не Костя-Пуза. А оказывается, бывший бульдозерист! Не забывая поглядывать на спящего Лигушу, перелистал бумаги, вложенные в папку. Выписки, газетные вырезки. Одна заметка сразу остановила внимание Шурика.