Шкатулка с бабочкой

Сэму очень хотелось позвонить Федерике, но он не знал, что сказать, и не хотел, чтобы она узнала в нем автора записки. После их разговора на похоронах Нуньо он сомневался, что она особо обрадуется, услышав его голос. Будучи в отчаянии от отсутствия возможности пообщаться с ней, он решил написать еще одну анонимную записку. Открыв книгу Нуньо, он уселся возле камина, поеживаясь от холода, и стал выискивать несколько строк, которые могли бы ей помочь. Отмеченные Нуньо строки очень отличались по содержанию от того, что было бы приемлемым для Федерики. Виолетте нужно было ободрение в любви, а Федерике — поощрение к жизни — жизни самостоятельной, а не подчиненной прихоти другого человека. Он листал страницы, сосредоточенно покусывая кончик карандаша. Можно было бы использовать стихи о любви, но они больше подходили для его собственного случая, поскольку именно он страдал от любви к Федерике, измучившей его мысли и ранившей его сердце. Строфы о печали поведали бы ей о том, что радость и печаль неразделимы и что без одного невозможно узнать о другом.

Когда он напал на строки о свободе, то понял, что это именно то, что нужно. Он восторженно постучал карандашом по странице и подумал: Федерика в силах сама выйти из порочного круга. Торквилл обращается с ней так, как она разрешает ему с ней обращаться. Она всегда может сказать «нет», и она должна наконец это сделать. Он громко прочитал стихи Троцкому, открывшему глаза, зевнувшему и потянувшемуся, прежде чем внимательно насторожить уши.

«Разве может тиран править свободными и гордыми иначе, чем подавляя их свободу и попирая их гордость? Если есть у вас забота, от которой должно избавиться, то, скорее всего, это забота, избранная вами, но не та, что возложена на вас. И если есть у вас страх, который следует рассеять, то причину этого страха ищите в собственном сердце, а не в руке, дрожащей от него».

Сэм устроился за столом Нуньо перед своим компьютером и напечатал этот текст. В течение последующего получаса он распечатал его, подготовил и заклеил конверт, работая с такой тщательностью, будто это было любовное письмо, содержащее тайны его сердца. Взволнованный перспективой хотя бы мельком увидеть Федерику, следующим утром он сел на ранний поезд и всю дорогу просмотрел в окно, поскольку был слишком возбужден, чтобы читать.

Он приехал к ее дому на такси в тот самый момент, когда она выходила из него и садилась в ожидавшую машину.

— Следуйте за «Мерседесом», — сказал Сэм шоферу, затем откинулся на сиденье и прислушался к лихорадочному стуку собственного сердца и круживших в его голове мыслям, наполненным оптимизмом. Он сразу отметил изменения в ее фигуре. Она стала более стройной, ее походка приобрела ту энергичность, которой она отличалась до замужества, а кожа снова выглядела упругой и здоровой. Он мог только догадываться, сыграла ли его записка какую-либо роль в этих переменах. Затем его лицо омрачила мысль о том, что и здесь приложил свою руку Торквилл.

Федерика была увлечена своим новым подходом к жизни, хотя он давался ей нелегко. Чтобы похудеть, ей пришлось очень серьезно поработать с персональным тренером и изменить рацион своего питания. Но в предшествующий этому подъему период она была полностью деморализована. Она месяцами не подходила к зеркалу, боясь посмотреть на себя, а когда уже невозможно было втиснуться в одежду, просто просила Торквилла купить другую. Она стала толще, чем могла себе представить, набрав около тридцати фунтов, а ее кожа страдала от слишком калорийной пищи. И вдруг она лишилась возможности прятаться, поскольку по понедельникам, средам и пятницам стал приезжать Джон Берли, чтобы взвесить ее, сделать замеры и довести с помощью физических упражнений до состояния, когда пот начинал лить с нее градом, часто заставляя ее выкрикивать в отчаянии: «Я больше не могу, я создана, чтобы быть толстой».

На это он обычно отвечал: «Хорошо, если хочешь оставаться толстой, то пожалуйста, но я тебе тогда вообще не нужен», — и ей волей-неволей приходилось просить его остаться и продолжать занятия. Она позаботилась о том, чтобы холодильник был забит фруктами и овощами, и перешла на безжалостную диету. Всякий раз, когда ей хотелось угоститься порцией хрустящего картофеля или шоколадным батончиком, она припоминала грубые определения, которые с довольным видом давал ее полноте Торквилл, и принималась ожесточенно жевать морковь.